Культурная практика приказа

Разделение на рациональное и иррациональное, по всей видимости, утрачивает смысл в случае медиасреды. И это фиксировано, в том числе, термином «постправда». В отличие от субъект-объектных отношений времен Клаузевица, медиареальность игнорирует разделение классической рациональности на реальную часть и мнимую, воображаемую. Новые средства коммуникации порождают новую конфигурацию человека политического, отличительной чертой которого является неопределенность границ внутреннего и внешнего, «медиа внутри нас». Можно говорить о ситуации критической линии (на меже и в межвременье), поскольку медиасреда как стихия – это перманентный кризис: она поливариантна, гетерогенна, неопределенна, включая большие данные, в том числе анонимные источники, наведенную и сознательную дезинформацию, потоки массовых аффектов.

Понятие постправды формируется на основе различения истины и правды. Истина связана с целеполагающим, тотально контролирующим и управляющим разумом, с эффективным разумом, создающим проекции на мир, узаконенные институтами (наукой и научной картиной мира, государством и легальностью процедур). Тогда как правда движима не правилами формальной логики, а множественностью возможных рассказов (оправдательных нарративов). Если истина не может быть иррациональна, поскольку она учреждает сама рациональность, то справедливость зачастую только и может быть учреждена как исключительно иррациональная, как правда вопреки силе, вопреки прагматизму и детерминизму. Это очевидно в случае (не)справедливой кары богов, неожиданно настигающей мифологического и античного героя вопреки всяким расчетам на оправданность их действий по меркам человека.

Термин «посправда» фиксирует новую ситуацию: гибридизированная медиями реальность больше не кодируется в таких бинарных оппозициях как правда/неправда и справедливость/несправедливость, но скорее учреждается в многократно репрезентированной сценической форме (в том числе сетевой или игровой) – в исполняемой актором роли, в воплощаемом имидже. Нет единой реальности, но есть множество ее представлений. И даже консервативные структуры традиции (как, например, воинские традиции) могут быть представлены всего лишь имиджем, разыграны как версия (один из сериалов). Проблема права на признание в ситуации постправды слишком очевидна: есть ли еще у кого-то надежда быть оправданным? есть ли еще надежда восстановить достоинство? когда уже нет границ между фейком и другим фейком, и, как следствие, нет доверия. Ситуация постправды как раз и фиксирует отсутствие презумпции честности, абсурдность претензии на справедливость, невозможность доверия. Книги технологично пишутся, новости технологично производятся, власть технологично самосохраняется, медиасреда искусно заполняется духами медиавойны. Перед лицом цифровой формы разума у нас нет настоятельной необходимости обосновывать рациональность, также как нет причины усматривать иррациональность. О каком «искуплении» еще можно мечтать? Бог в цифре21. Технологии функционируют независимо от различения рациональное/иррациональное, правда/ложь. Иррациональность онтологически столь же важна, что и рациональность. Но сегодня она «превращается» из уникальной в одну из бесконечной игровых возможностей. По сути иррациональное утрачивает свой аутентичный смысл, разлагаясь в комплекс ролей и интерференцию масок.

Что значит утрата иррациональности и одновременно уверенность в том, что мы властны все объяснить? Согласно Маклюэну и Фиоре [8], всесилие наших технологий, преодолевающих пространство и время, не становится нашим всесилием, а скорее как очередная «самоампутация» ведет к фантомной боли (ибо всякая новая технология является одновременно самоампутацией, – утверждают они в книге «Война и мир в глобальной деревне»). Но спасение от боли – в разделении боли с Другим: открытое живое общение, встреча и воспоминание, осмысление, символизация, трансцендирование. Технологии осмысленны и оправданны только если делают нас человечнее, милосерднее, ближе друг другу. «Искупление» цифрой может открывать нас друг для друга, точно также как технологически упростившаяся коммуникация открывает нас для самих себя, если только удастся не наращивать скоростей в подражании нашим технологиям, ведь человек существо медленное.

Новая медиарациональность «рассеивает» повсеместно всю сложность близкодейственных властных взаимодействий и культурных практик осуществления власти (выводит за пределы осязаемых пространственных и социальных границ – кто мы все на сайте «госуслуги»? Не граждане, не единый народ, а боты в матрице). Но мы себе самим (антропологически) даны как близкодействующие, пространственно-протяженные существа. В своем воображаемом мы можем разрастись до исполинов, что не исключает фантомных болей нашей ограниченности. Здесь сталкиваются две рациональности: одна – укорененная в теле, а вторая – заданная медиасредой.