Культурный дневник 16.01.2014- 18.06.2013

Владислав Ходасевич ходил по берлинским улицам за пожилым эксгибиционистом и описал его муки в стихотворении "Под землей", а я на днях видел замечательного старика у станции метро "Черная речка" в Петербурге, где Дантес убил Пушкина. Седенький, аккуратный, он стоял на трамвайной остановке рядом с адом капиталистических овощей и увлеченно читал сборник стихов (судя по уродливой синей обложке с адмиралтейским корабликом, что-то безнадежно графоманское), а потом достал "Российскую газету", как доставили "Правду" 30 лет назад, и тоже стал читать. Такие драгоценные реликтовые люди встречаются только в этом городе. У меня не было сомнений, что это член Союза писателей, и поэтическую книгу подарил ему собрат по перу. Конечно, тут же вспомнился недавно умерший В. Л. Топоров. Он был героем этого исчезнувшего ныне мира, где интриговали в издательстве "Художественная литература", пропивали гонорары, полученные за переводы вымышленных каракалпакских классиков, проводили август в Коктебеле и соблазняли чужих жен, еще не уехавших в Израиль. Почти все мои знакомые ненавидели Топорова, но я, хотя и не общался с ним, относился к нему скорее с благожелательным любопытством. Он напоминал мне аббата-сюрреалиста Эрнеста де Генгенбаха, который объявил себя "сатанинским Папой" и, не снимая сутаны, богохульствовал и грешил так неистово, что шокировал даже Андре Бретона. Таким расстригой был и Топоров. Он принадлежал к поколению, верившему в силу литературы и жившему среди бумаг и слов. Казалось, что отмена цензуры этот литературный мир вспашет и засеет тысячами цветов, и самая читающая страна будет прилежно читать и дальше, только не Александра Бека и Дудинцева, а Беккета и Роб-Грийе. В 90-х было множество великих просветительских проектов, и в переводах Топорова выходили Тракль, По, Уайльд, Бенн, а в 1994 году он подготовил к печати том Сильвии Плат – заслуга, которая перевесит многие грехи.

Маруся Климова, которая в ту пору по зову сердца переводила тетралогию Селина, называет литературу 90-х сверхчеловеческой; в самом деле, она была адресована титанам, готовым читать "Из замка в замок" возле костров из просроченных ваучеров. Титанов оказалось до смешного мало, тиражи падали, массы не желали приобретать Канетти и Бенна, и с началом нового века закончилась недолгая сверхчеловеческая утопия. Виктор Топоров одним из первых почувствовал ее закат и, как и подобает расстриге, принялся топтать былые идеалы. С душераздирающим мазохизмом он, переводчик Одена, Элиота и Брентано, стал хвалить анекдотических графоманов, объявив надеждой русской литературы полуграмотную школьницу, а лучшим поэтом эпохи – пожилого сочинителя частушек на злобу дня. Он награждал Проханова, благословлял прозаиков из ОМОНа и откровенно глумился над читателями-невеждами, искажая в своих критических статьях сюжеты рецензируемых книг: вполне целомудренную Герту Мюллер объявил чуть ли не порнографом, а в отзыве на "Благоволительниц" сообщил, что главного героя, эсэсовца, повсюду сопровождает еврейский скрипач, которого в романе не было вовсе. Не сомневаюсь, что он прекрасно знал всему подлинную цену, но потехи ради ежедневно скользил на мусорной волне.

Маруся Климова (а она и есть подлинная героиня этих записок) мне кажется анти-Топоровым. Маруся осталась верна сверхчеловеческому концу прошлого века, когда мы всерьез думали, что прививка Селина и Жана Жене излечит постсоветскую литературу от застарелой краснухи (странно, что эффект этого лекарства ощутил лишь один писатель –  сгинувший во Франции Дмитрий Бортников, которого некогда привечал и издавал Топоров). Петербург – маленький город, и люди, занятые литературными трудами, спотыкаются друг о друга, словно Пушкин и Гоголь в известном скетче. Маруся в этом коммунальном мире ведет себя как Гертруда Стайн, удалившаяся от неуклюжих соотечественников во Францию и 40 лет ковавшая там американскую литературу. Гертруда Стайн переводила на английский речи маршала Петена, Маруся перевела на русский почти всего Селина, что перед лицом Аллаха одно и то же. Последний проект, которым мы занимались вместе, – издание "Книги" Пьера Гийота, новой Библии, написанной на языке, разрушенном ядерным взрывом. "Книгу" никогда еще не переводили, и Маруся совершила подвиг, замечательный еще и потому, что это в самом высшем смысле бесцельный труд, цветок, брошенный в провал угольной шахты.

Я заметил старичка с "Российской газетой" как раз после свидания с Марусей Климовой. Встретились мы на выставке забияки Ильи Трушевского, сотворившего металлическую юлу в цеху исправительно-трудовой колонии, где отбывает пятилетний срок. Напротив входа в выставочный зал с юлой демонстрируются мощи Николая Чудотворца, так что, как подметила мертвая лисица, chaos reigns.