Купавна

Огненно-красным заревом облилась Колькина щека. Показалось, звук пощечины разнесся по всему селу.

«Ну, Колька Васильевич, а теперь… Ты плюнешь мне в лицо, если сбудется то, о чем ты думал, — сказала она, удаляясь и на ходу бросая ему: — Не думай, замуж не пойду».

Что она сказала? За кого не пойдет замуж? За него, Кольку? Иди за того, с которым вчера сидела за одним столом?

Мысль жениться на Регинке в будущем, несмотря на частые раздоры, укреплялась в Кольке. Но сперва он должен получить аттестат зрелости, пройти армейскую выучку, а уж потом… Об этом самом-самом он имел неосторожность однажды признаться ей, что может стать и генералом, и адмиралом. Все у них впереди. И вот…

— Ребята, я не понимаю Регину, — обратилась Дуся к комсомольскому собранию.

— Не защищай… Кольку в угоду его дружку Степке! — взвилась Регина. — Потому как влюбляешься со Степкой… Но влюбляйся по справедливости…

На носу Дуся выступили бусинки пота. Едва сдерживая слезы, Регина продолжала:

— Градов, ребята, грубит со мной. Даже оскорбляет. Его отношение ко мне невыносимо.

Она села за парту, закрыв лицо руками. Но ее слезы не тронули Степана. Со свойственной ему рассудительностью он говорил:

— Не то слово «влюбляйся». Понимаешь, Кочергина, не то это слово! Товарищи, ведь мы все любим Дусю Гончаренко. Без нее нам не достает веселости, немыслима жизнь. Ведь она — Купавна наша — родная, своя. И вот ты — Альба Регия, стало быть, Белая Лилия… Но объясни, что тебе не нравится в Кольке? Отчего ты, Регинка, ведешь себя, как эгоистка какая?!

Регинка не нашла что ответить.

— Коля, думаю, ты объяснишь, — сказала Дуся. — Давай, слово за тобой.

Колька заговорил нескоро и несмело. Он посмотрел на Регину, точно хотел попросить: «Ну, пожалуйста, не нападай больше. И я тебя люблю».

— Да, нехорошо с моей стороны. Извини… те… — И затем обратился к Гончаренко: — Я не только Регину прошу. И ты тоже, Купавна, извини. Прошу…»

— Скажу тебе, дружба, — говорил мне Николай Васильевич, — хотя это и не мной придумано: молодость — бесценный дар, но она слишком скоротечна. Извини, растеребил себе душу… В пору моей юности тут девушек Купавнами называли, цветами то есть, а юношей — Купавыми мо́лодцами. Символика… Чистота и непорочность дружбы, И боже упаси хоть чуточку чем Купавну обидеть!.. Уважали тогда эти качества… А я верен им и сейчас. Для меня и нынче сорвать купавку, словно цвет девичий, значит нарушить святой обычай. А сравнить его можно разве с доброй традицией в нашем селе — подавать руку помощи попавшему в беду. Слово «дружба» у нас высоко ценится…

«Вот почему это слово часто у него на устах», — подумал я.

— Купавка скрепляла нашу дружбу символом ее нерушимости, — разъяснял он далее. — И мы боготворили старика Славутича, как самого доброго деда, за то, что он поил своими соками эти цветы. Купава оставалась неопалимой даже солнцем, каким бы жарким ни выходило лето… Ибо она — символ добра. А добро неистребимо…

Я слушал его и смотрел на реку, будто на какое волшебство: с восторгом глядел на ослепительно белые пятна, на сказочные узоры, придающие Славутичу неописуемую красоту у его берегов. Право, прелестен он с обильно цветущей купавой. Николай Васильевич между тем неторопливо начал облачаться в свою одежду, то и дело произнося с притворной сердитостью:

— Чудо-юдо рыба-кит, жареные гвозди…

Потом он сел на топляк, неловко прикурил самокрутку, задымил, поглядывая на другой берег, где угадывались человеческие фигурки.

— Впрочем, ты, может, хочешь знать лично мое толкование слова «купавна»? — как бы спохватившись, спросил Градов. — Это не просто добро, а и сила, здоровье, долголетие и… любовь, с которой все человеческое обретает вечность.

— Не слишком ли выспренне, друг мой? — возразил я.

— Эх, дружба, у меня не хватает слов, чтобы полно выразить свои чувства о начале нашей жизни. Не пристало говорить о нем словами привычными и обыденными, если сама наша эпоха требует от нас слов возвышенных и исключительных, которые своим эмоциональным накалом были бы под стать тому, что происходит сегодня. — Он повернул голову в ту сторону, где был невидимый нам с берега курган. — И все тут такое… И разве я не сказал, что и то место, откуда мы спустились сюда, называется Купавый луг? И это понять надо…

Я подумал: «Этот человек верен все еще той капризной девчонке-однокласснице — Купавне, верен молодости… Но ведь надо жить своим возрастом», — кольнула жалость к нему.

— Тебя все же приняли в комсомол? — спросил я. — Надо полагать, и с Региной у тебя обошлось благополучно. Ты, наверное, пишешь о том…

— Само собой пролилось, — протянул Градов. — Да так, что детишкам нынче и показать стесняюсь.

— Ну-ка, давай тетрадь, — попросил я. — С удовольствием буду читать.

Он рассмеялся:

— Давай, похлопай бичом!..

Из тетради Н. В. Градова

«Это было вскоре после выпускного вечера в школе. Отец Регины взял нас со Степаном матросами на свое судно. Так, на время — до осени, пока нас не призовут в армию.