Купеческий сын и живые мертвецы (СИ)

— Вы правы, маменька. — На последнем слове он сделал насмешливый акцент. — Мавра Игнатьевна поведала мне о том, как много лет назад она произвела на свет ребёнка — мальчика. И как вы, остававшаяся в браке бездетной, решили этого ребёнка признать своим — раз уж отцом его был ваш супруг, Петр Филиппович Эзопов. Хотя присутствующий здесь господин Алтынов всё же приходится мне братом. Только не двоюродным, а сводным — в свете последовавших затем событий.

И на сей раз уже сама Софья Кузьминична проявила полную индиффирентность — только плечами пожала. Но тут в разговор снова вступил её племянник Иван:

— Де-факто, возможно, ты и прав, — сказал он, и у Софьи Эзоповой вновь зародились сомнения: да тот ли это Иванушка, который даже гимназию окончить не сумел? — А де-юре — нет. Какие бы отношения ни связывали сейчас мою матушку и Петра Филипповича Эзопова, с юридической точки зрения они — не муж и жена. Да и будь они даже обвенчаны — это всё равно ничего бы не меняло.

— Ну да, — Валерьян саркастически искривил губы, — братом ты меня всё равно бы не признал.

— Не признал бы, верно. Но отнюдь не из-за каких-то своих фанаберий — просто из нежелания искажать истину. Мавра Кузьминична открыла перед своей смертью всю правду — насчет того, кто был твоим настоящим отцом. Так что — никакой ты мне не брат. Ты ведь помнишь, что писал Пушкин своему дяде Василию Львовичу?

Нет, нет, вы мне совсем не брат;

Вы дядя мне и на Парнасе.

Молчание, которое повисло в воздухе, показалось Софье Кузьминичне тугим и упругим, как надутый воздухом гигантский монгольфьер. Длилось оно минуту — не менее. Но этого времени Софье Эзоповой всё же не хватило, чтобы вникнуть в смысл того, что сказал её племянник. А вот Валерьян — тот явно что-то уразумел. И, очевидно, это разумение проняло его до самых печенок. Или, быть может, его доконало упоминание поэта Александра Пушкина, стихи которого Валерьян с самого детства на дух не переносил. Но только приемный сын Софьи Кузьминичны внезапно вскочил со своего гамбсовского стула. После чего схватил его за одну ножку — откуда только силы взялись, стул-то бы тяжеленный! — и швырнул его в Ивана Алтынова, который только что назвал его дядей.

Глава 22. Перевод с латыни

1

Иван уловил движение своего мнимого кузена, на деле приходившегося ему дядей. И даже успел податься чуть в сторону — в попытке уклониться от брошенного в него стула с цветной гобеленовой обивкой. Но, когда б ни тетенька Софья Кузьминична, вряд ли это спасло бы купеческого сына. Гамбсовский стул если бы и не раскроил ему череп, то наверняка оглушил бы, а то и серьёзно покалечил. Однако тетенька внезапно проявила такое проворство, какому могли бы позавидовать и гораздо более молодые женщины.Софья Эзопова метнулась к своему племяннику, самоотверженно подставляя под удар самое себя, закрывая его от брошенного предмета мебели. И, поскольку Валерьян целил Ивану в голову, а тетенька была чуть ли не на пол-аршина ниже Ивана ростом, стул угодил ей гнутой ножкой в плечо. После чего — уже на полу — развалился: от него отпало обтянутое гобеленовой обивкой сиденье, а потом вывалилось что-то ещё. Однако что именно — Иван разглядеть не успел. Ему стало не до подобных мелочей.

Софья Кузьминична издала громкий болезненный стон и осела на покрытый персидским ковром пол. Даже сквозь теткино платье Иван увидел, что её правая ключица искривилась — словно бы вдавилась внутрь. Но — купеческий сын разглядел это за долю секунды, потратив на тетеньку лишь миномётный взгляд. Он удостоверился, что она жива и даже сознания не потеряла, так что — к Софье Кузьминичне он не ринулся. Да что там — он через свою упавшую тетеньку попросту перескочил, когда с яростным воплем бросился на мнимого кузена.

Валерьян, однако, не намерен был отступать. Схватив с умывального столика фарфоровый кувшин с водой, он и его метнул в Ивана. Но теперь уж тот не оплошал: уклонился так ловко, что его даже не облила выплеснувшаяся из кувшина вода. Упавший сосуд с мелодичным звономразлетелся вдребезги. А Иван прыгнул на своего родственника, сшиб его на пол, придавил его руки к туловищу. Валерьян извивался, пробовал ударить Ивана головой в лоб и даже плюнул в него. Но купеческий сын своего недруга не отпустил — даже ради того, чтобы утереть лицо после его плевка. Стиснул его с такой силой, что обе ладони Ивана, на которых он только-только сменил повязки, болезненно засаднило, а свежие бинты на них окрасились кровью и сукровицей.

— Прекратите! Прекратите сейчас же! — словно откуда-то издалека услышал Иван голос тетки Софьи Кузьминичны; звучал этот голос глухо и сдавленно — женщина явно превозмогала сильнейшую боль в сломанной ключице.

И всё же купеческий сын попросил тетеньку — больше-то просить было некого:

— Matante[1], если вы сможете встать, дайте мне что-нибудь, чем я мог бы его связать! Хоть полотенце!