Купель дьявола

Лавруха поддержал меня, иначе я просто бы упала: прямо у гроба.

– Прости меня, прости меня…

– Успокойся, Кэт, ты ни в чем не виновата, – Снегирь с трудом оторвал меня от Жеки.

– Ты не знаешь, Снегирь… Нет, не так. Ты знаешь все… Это мы…

– Не здесь, Кэт… Если хочешь, потом поговорим. Выпьем и поговорим, – кажется, мы с Лаврухой поменялись местами.

Все эти два дня он был совершенно невменяем, и организация похорон полностью легла на меня. Теперь, когда все было кончено, силы снова вернулись к нему. Вот только меня эти силы оставили окончательно. Все-таки мы слишком связаны с Лаврухой: в одном месте убыло – в другом прибыло. Сообщающиеся сосуды.

– Тетя Катя, тетя Катя! – Катька-маленькая дернула меня за рукав. – А мама умерла, да?

Я присела на корточки и крепко прижала к себе худенькое тельце девочки. От Катьки-младшей остро пахло вымытыми волосами и ванильным печеньем: теми запахами, которые всю жизнь преследовали Жеку и которые я так любила.

– Мама не умерла. Мама ушла на небо… Ты же знаешь, Катюша…

– Я знаю, бог всех забирает на небо.

– Теперь мама будет смотреть на тебя с самого красивого облака. Ты найдешь самое красивое облако на небе, и там обязательно будет мама. И она тебя увидит. Она все видит.

– И сейчас?

– И сейчас…

– А почему у мамы глаза закрыты, тетя Катя? Нельзя видеть, если глаза закрыты, я сама пробовала. Ничего не получилось…

Я беспомощно смотрела на девочку. Я не умела разговаривать с детьми, дети всегда заставали меня врасплох.

– Тетя Катя, можно я скажу тебе что-то по секрету?

– Конечно, девочка.

Катька-младшая взяла меня за руку липкой от конфет ручонкой (конфеты сунул двойняшкам Лавруха) и отвела за ближайший склеп.

– Что, моя хорошая? – спросила я. Сердце мое разрывалось от любви и жалости.

Катька наморщила такие же белесые, как у матери, брови и очень серьезно спросила:

– Тетя Катя… А если я попрошу у бога, чтобы он отпускал маму на выходные… На субботу и воскресенье, когда мы не в саду… Он ведь сделает это? Он отпустит маму? Он ведь добрый, так все говорят… Не надо плакать, тетя Катя…

Подошедший сзади Лавруха-младший обхватил меня за шею и жарко зашептал на ухо:

– Я хочу в туалет, тетя Катя…

– Вот что. Иди к дяде Лаврентию, и он что-нибудь предпримет по твоему спасению.

Лавруха-младший, косолапя и осторожно ставя ботинки на уже опавшие листья, побрел к Снегирю. А я поправила Катьке шарф, вытерла платком запачканные конфетами пальцы и прямо за своей спиной услышала голос:

– Здравствуйте, Катерина Мстиславовна!..

Этот голос я узнала бы из тысячи – так сильно он мне надоел за период нашего недолгого знакомства.

Марич.

Я резко обернулась. Конечно же, это был Кирилл Алексеевич собственной персоной. Пижонское пальто, пижонское кашне, пижонские ботинки. Совсем неплохо оплачивается работа в следственных органах, нужно признать.

– Хоть сегодня могли бы оставить меня в покое, капитан, – бросила я.

– Я понимаю ваши чувства, – он сделал примирительный жест рукой. – Соболезную…

– Вы соболезнуете? Побойтесь бога, Кирилл Алексеевич…

– Мне нужно поговорить с вами, Катерина Мстиславовна. Конечно, сейчас не время и не место, но все же…

– Сейчас не время и не место, капитан.

– Я не задержу вас надолго, – в его мягком голосе легко просматривалась профессиональная жесткость, за подушечками скрывались когти, того и гляди нацепит на меня наручники.

– Хорошо, – согласилась я.

За могилами мелькнуло бледное лицо Снегиря, державшего за руку Лавруху-младшего. Он со скорбным беспокойством взирал на меня и Марича. Перехватив мой взгляд, Лавруха прищурил глаза и вопросительно выгнул губы: что там еще?

– Подождите меня, капитан, – бросила я и вместе с Катькой направилась к Снегирю.

Снегирь сразу же устроил мне тихую сцену.

– Что за черт, Кэт? Оставит он нас в покое или нет? И ты тоже хороша, нашла время свидания назначать…

– Успокойся. Всего пара слов. Подождите меня у центрального входа. Я не задержусь.

Сунув Катьку-младшую Снегирю, я снова вернулась к капитану. Лаврухины музыканты уже зачехлили инструменты, друзья-художники, тихо переговариваясь, потянулись к выходу, а эрмитажница Динка Козлова – единственный непьющий человек во всей компании – поправила на Жекиной могиле венок: ее неистребимая страсть к симметрии и архивному порядку сказалась и здесь.

Вот и все, Жека.

Свежий холмик земли и портрет, переснятый с паспортной фотографии, – вот и все, что осталось.

Я вернулась к Маричу. Со скорбным видом он рассматривал соседние могилы: «Хлобыстан Игорь Вениаминович, 1932 – 1999», «Гришпун Эмма Карловна, 1947 – 1999», «Казаков Савелий Петрович, спи спокойно, дорогой муж, папа и дедушка…» Я искренне надеялась, что смерть всех этих людей не была такой страшной, как смерть Жеки…

– Я вас слушаю, капитан.

– Еще раз… Примите искренние соболезнования. Что будет с ее детьми?

– Еще не знаю. Вы хотели поговорить со мной?

– Да, – Марич взял меня под руку. Со стороны это выглядело вполне естественно: сломленная горем подруга и приятель подруги, поддерживающий ее. Мы неплохо смотрелись вместе: рыжая и брюнет.