Купец и русалка

– А, что на полу? – повторил он её слова. – Человеку очень нужно иногда на привязи посидеть. Вернее будет. От греха, понимаешь?

Татьяна Поликарповна догадалась, что Хрящев допился до горячки и нужно, наверное, доктора звать, пускай приведет его в чувство. Она опустилась с трудом на колени.

– Давай развяжу тебя. Слышишь, Маркел?

– Не надо, жена, – сказал Хрящев. – Свобода, она, знаешь… тоже не сахар. Когда ты развязан, легко убежать.

– Куда убежать?

– Как куда? – Он нахмурился. – Чертей, что ли, мало вокруг? Они и подскажут куда. И научат.

– Чертей? Али ты чертей видишь? – спросила она с тихой грустью.

– Не веришь?

И Хрящев дыхнул на неё, как гнедая, вконец обессиленная долгой скачкой.

– Не пахнет, Татьяна? Вот видишь: не пахнет! А я и не пил. Трезвый я, понимаешь? Поймал меня черт, потому что я слабый. Мы, русские, только на драку сильны. Да, может, не только мы, русские… Поглубже копнёшь, и другие народности не так отличаются… Живут, может, чище, а пьют тоже много…

– Маркел Авраамыч! – Она побелела. – Дитя ведь вот-вот народится…

Высвободила из веревки правую затекшую руку Хрящева и осторожно положила его ладонь на свой живот.

– Постой. Вот она, словно рыбка, всплеснула! Почувствовал ты? Прям как рыбка в воде!

Её слова вдруг так сильно испугали Хрящева, что всё его большое лицо начало мелко дрожать.

– Какая тебе еще рыбка, Татьяна? На что нам тут рыбки?

Татьяна Поликарповна совсем потерялась. Муж говорил загадками. Больше всего ей хотелось остаться одной, лечь на кровать, вытянуть свинцовые ноги и задремать.

– Иди уж, Маркел, – попросила она. – Устала я нынче, всё тело болит.

– Пойду прогуляюсь, – сказал он тревожно. – А ты, Таня, ляжь, полежи.

Татьяна Поликарповна послушно легла на краешек пышной кровати, закуталась в шаль и закрыла глаза. Она подумала, что, если бы сейчас спустился с неба какой-нибудь ангел и спросил её: «Пойдешь со мною, Татьяна Поликарповна?», она протянула бы руки: «Бери!» И не было жаль ей ни мужа, ни дома, а доченьку эту, еще не рожденную, она унесла бы с собой вслед за ангелом. Какая здесь жизнь, когда одно горе? И вдруг что-то вспыхнуло в ней, что-то давнее. Павел Петрович Рябужинский, обняв её крепко, летел рядом в вальсе. Рыдания расширили горло. Неправда, что не было жизни! Ведь был этот вечер и этот глубокий, немного насмешливый голос, сказавший «да вы не волнуйтесь». И пламенно-темный закат за окном – да, был, был закат! А может быть, не было? Может быть, этот огонь в ней горел, в её собственном теле!

Татьяна Поликарповна с головою закрылась черной, в красных и розовых розах шалью и беззвучно, безутешно заплакала. Она уже не скрывала от себя того в чем и на исповеди не призналась бы. Ведь как хорошо, когда можно любить. Мужчину любить. Подойти к нему близко – еще, еще ближе – и так обхватить, чтобы он задохнулся: «А ну, поцелуй!» Или даже раздеться совсем перед ним. Но только свечу не гасить: пусть глядит! А можно еще, когда он крепко спит, нагнуться, губами прижаться к губам: «Заспался, родной! Пора делом заняться!» А можно… Тут Татьяна Поликарповна засмеялась громко сквозь слезы, зажала рот обеими руками, боясь, что услышит прислуга. Ах, Господи! Грех-то какой! Она хотела было встать, снять тесные башмаки, но низ живота внезапно налился такой болью, что она неловко упала обратно, на правый бок. Вроде бы отпустило. Полежала с закрытыми глазами, сделала два глубоких вдоха и опять хотела приподняться, но как подкосило её. Боль нарастала, вытягивала жилы, захватывала поясницу и колени, поднималась до самой груди, до самого сердца. Потом стало легче. Татьяна Поликарповна осторожно подползла к краю кровати, её затошнило, и тут боль набросилась снова, разгрызла нутро. Все силы иссякли. Должно, смерть пришла. Да пусть бы и смерть, только бы поскорее! Она не кричала, но беззвучно и широко раскрывала рот, стараясь заглотнуть хоть сколько-нибудь воздуха, и страшно было от того, что воздух не ухватывался, не втягивался, только рот дрожал, и перед глазами разливалась сиреневая, с малиновыми пятнами, пелена. Потом что-то полилось из неё, и всё стало мокрым: рубашка, чулки, простыня, покрывало. Лилось всё сильнее и было горячим, слегка обжигало ей ноги.

– Наверное, дочка моя помирает! – простонала Татьяна Поликарповна и выдавила вместе с этим: – Ната-а-а-ша! На-а-а-а-таша!

Пожилая расторопная горничная, наскоро постучавшись, отворила дверь.

– Ой, Матерь Небесная! Как же… до сроку…

– Беги скорей к доктору… А не добежишь…

Татьяна Поликарповна махала на неё обеими руками, стискивала зубы и, наконец, не выдержала, завыла, как волк, закричала.