Купидон с жареным луком

«Ах, какая женщина, ка-а-кая женщина! Мне б такую!» – сладострастно, с придыханием, басовито ныл бумбокс. Пожилые дамы покачивались, поводя плечами в шалях и высомерно взирая поверх голов кучкующихся поодаль зрителей. Молодежь грызла семечки, шушукалась и ждала своей очереди.

– Какая знойная дискотека, – без восторга заметила Лизка, просканировав толпу на предмет мужских особей и не увидев ни одного достойного внимания экземпляра. – Кто старый, кто малый… А где нормальные мужики?

– Лиз, нормальные деревенские мужики на танцульки не ходят.

– А неженатые?

– Тем более! Если, конечно, не хотят, чтобы их тут захомутали. – Я пригляделась к группе, предательски позвякивающей бутылочным стеклом. – Но вон там, за деревянным столом под елкой, видишь? Бородатый дядька с пивом – это мой сосед Семен Буряков. Он как раз неженат.

– И пусть таким остается, – искренне пожелала Лизка, посмотрев на Семена и скривившись. – Нет, я все понимаю: глубинка модными веяниями не облагорожена. Но такую бороду на Руси уже лет триста не носят – с тех пор, как царь Петр бояр побрил!

– Считай, винтажная борода, – я подпустила шпильку, – а ты же у нас любишь все старинное, с барахолок…

– А еще кто-нибудь есть? – прямо спросила Лизка.

– Пойдем, я тебя с местным культуртрегером познакомлю. – Я потянула подружку ко входу в здание. – Товарищ Епифанов, не помню, как его имя-отчество, тут и завклубом, и директор библиотеки, и киномеханик в одном лице.

– И за все эти труды ему платят? Он три зарплаты получает? – заинтересовалась Лизка.

– Вот не знаю, может, он на общественных началах работает, как энтузиаст.

Безымянный товарищ Епифанов в комнатке с громким названием «читальный зал» вдохновенно ваял стенгазету, посвященную 125-летию Сергея Есенина. Тройной лист ватмана украшало незаконченное изображение заоконной белой березы, принакрытой снегом, словно серебром.

Березу товарищ Епифанов рисовал с натуры, только заменял зелень листвы искристым снегом. Позировал ему за неимением других деревьев фикус в горшке, вытащенный на середину комнаты. Снежок на нарисованных ветках имитировали посаженные на резко пахнущий клей клочья ваты.

Мы застали творца в ответственный момент: он как раз посыпал художественно заляпанный клеем ПВА бумажный лист блестящей крошкой из размолотых елочных игрушек.

– Очень красиво! – громко сказала Лизка – то ли художество оценила, то ли его автора.

Товарищ Епифанов в процессе творческой работы был ориентирован к нам сухопарым тылом. Сразу видно было, что он (и тыл, и Епифанов в целом) не толстый и крепкий.

– Особенно удалась фирёза, она же берёкус, – пробормотала я, подумав, что гибридные растения и животные – это, по-видимому, какая-то местная фишка.

Епифанов вот фикус с березой вдохновенно скрестил.

– Я Лизавета Николавна. – Лизка смело пошла на художника с протянутой для приветствия рукой. – Из газеты «Финансисть», должно быть, знаете такую?

– А как же! А как же! – приятно взволновался Епифанов, роняя кисть и пузырек с блестящим крошевом, чтобы потрясти холеную Лизкину лапку сразу двумя руками. – Я Виктор Игнатьевич, заведую тут вот этим всем.

Руки у него были заняты, и «вот это все» он обвел только взглядом, но горделивым, любовным. Лизка, видимо, умилилась, потому как разулыбалась. Или же ей понравилось честное и благородное лицо Епифанова – тонкое, породистое и чисто выбритое, без намека на замшелую допетровскую бороду.

– А мы зашли взглянуть, чьими стараниями тут кипит культурная жизнь, – сказала Лизка и кивнула на окно, за которым не было есенинской березы, зато имелось скромное народное гулянье.

Из динамиков как раз полилось бессмертное, пугачевское, про миллион алых роз.

Я ассоциативно вспомнила клумбу бабу Дуси, ларец, шишак и прервала процесс приятного знакомства деловитым вопросом:

– Виктор Игнатьевич, а правда, что в Пеструхине есть культурные ценности, достойные музея?

– А как же! – Епифанов всплеснул руками. – Взять хотя бы саманный кирпич – единственный сохранившийся артефакт восемнадцатого века, когда переселенцы с юга России строили в нашей деревне первые жилища!

– Кирпич? – повторила я в сильном сомнении.

Меня-то интересовали камешки помельче. Или жемчуг – это вообще не камни?

– А еще что? – не стушевалась Лизка, проглотившая информацию про кирпич не поморщившись.

– Деревянная парта с откидной крышкой – творение местного столяра, свидетельница того, в каких спартанских условиях учились сельские дети сто лет назад, керосиновые лампы, чернильницы-непроливайки, перьевые ручки, литые утюги, – зачастил Епифанов.

– Все это очень, очень интересно! – убедительно соврала Лизка. – Но нас интересует в первую очередь шишкарь… Нет, шишкун… Шишец… Блин, да как же его?!

– Шишак, – подсказала я.

– О! Торопецкий шишак Евдокии Буряковой? Это действительно реликвия, которой место в музее. Жаль, что его уважаемая владелица не желает этого понять, – вздохнул завклубом.

– Он в самом деле такой замечательный, этот шишак?

– Расскажете нам о нем?