КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

— Я говорю теб, чтобы ты замолчала! По настоящему, слдовало бы тебя проучить за самовольщину, ну, да такъ и быть, прощаю. Изволь бросить эти глупости и помнить, кто ты. Скажите, какая еще Аркадія! Глупая ты двчонка! Неужели я долженъ каждой своей крпостной двк давать отчетъ? Ты съ ума сошла, я избаловалъ тебя, но помни, что я боле такихъ выходокъ не потерплю. Въ „Лаврикахъ“ найдутся и для тебя березы, ты меня знаешь.

— Прикажите хоть сейчасъ на конюшню отвести, до смерти запорите, я и словечка не вымолвлю супротивъ васъ, подъ розгами умирая, а ее, бглую барыню эту, я изведу!

— Молчать! — бшено крикнулъ Павелъ Борисовичъ. — Ты съ ума сошла, негодница! Вонъ сію минуту, а если я еще разъ услышу что нибудь подобное, такъ я тебя свиней пасти пошлю, въ посконный армякъ прикажу одть!

Павелъ Борисовичъ позвонилъ.

— Проводить Наташку въ людскую, — приказалъ онъ вошедшему лакею, а ко мн Матрену позвать! Столъ готовъ?

— Накрытъ-съ.

— Велть подавать!

Пришедшей Матрен Павелъ Борисовичъ приказалъ выдать Наташ матеріи на два платья и деньгами двадцать пять рублей, поселить ее въ двичьей и пріискать жениха.

— Спросишь ее, не правится ли ей кто нибудь изъ дворовыхъ, а то такъ вольнаго найти, — заключилъ онъ. — Сказать ей, что я награжу ее, а въ домъ теперь не пускать. Она, дура, скучать вздумала, слезы тутъ пустила, такъ не вздумала бы она барыню увидать да говорить ей что нибудь. Скажи, что за малйшую попытку я шкуру спущу. Избаловали двченку, Богъ знаетъ что вообразила!

— Много разъ вамъ докладывала объ этомъ, батюшка баринъ, — замтила Матрена.

— Дура ты, вотъ что! Стану я тамъ думать еще о твоихъ докладахъ! Теб дана воля надъ ними, ну, и должна наблюдать, взыскивать. Полагаю, что я не прогнвался бы, еслибъ ты ее проучила какъ слдуетъ да внушила, что она такое!

Павелъ Борисовичъ переодлся и вышелъ къ столу. Пришла и Катерина Андреевна.

— Я все въ томъ же туалет, — съ улыбкой обратилась она по-французски къ Скосыреву. — Хозяинъ долженъ извинить меня.

— Вы прекрасны во всякомъ туалет, но вы, конечно, знаете, что сотни ихъ къ вашимъ услугамъ. Завтра прідетъ изъ Москвы портниха француженка и привезетъ журналы, вамъ останется только выбрать фасоны и матеріи. Надюсь, что вы не будете щепетильничать?

— Я ваша теперь, приказывайте! — отвтила Катерина Андреевна.

Ей было весело, хотя немного и жутко. Она съ улыбкой оглядывала столовую, сервизъ, лакеевъ въ срыхъ ливрейныхъ фракахъ и блыхъ перчаткахъ, дворецкаго, который безмолвно, но съ искусствомъ опытнаго дирижера распоряжался обдомъ. Обдъ былъ изысканный, тонкій, вино Павелъ Борисовичъ выписывалъ изъ-за границы, фрукты были изъ его собственной оранжереи и изъ его погребовъ. Весело сверкалъ хрусталь на стол, блестло серебро, восемь восковыхъ свчей въ тонкихъ серебряныхъ подсвчникахъ освщали столъ, а топящійся каминъ — всю столовую, большую комнату съ дорогими гобеленами и картинами на сюжеты „мертвой натуры“. За обдомъ, кром Павла Борисовича и Катерины Андреевны, присутствовалъ раззорившійся и немного „тронувшійся умомъ“ дворянинъ Чижовъ, исполняющій въ имніи Павла Борисовича роль и приживальщика, и шута, и отчасти домашняго секретаря. Послднія обязанности Чижовъ исполнялъ, впрочемъ, только тогда, когда не былъ пьянъ, а это случалось съ нимъ не часто. Онъ же былъ и чтецомъ Павла Борисовича, читая ему посл обда и на сонъ грядущій стихи. Писалъ онъ стихи и самъ на разные торжественные случаи и считалъ себя поэтомъ.

Чижову было лтъ пятьдесятъ, но онъ казался моложе, такъ какъ бороду и усы брилъ, а волосы на голов красилъ. Обыкновенно онъ одвался въ срую чемарку[10] съ плисовымъ[11] воротникомъ и въ гороховаго цвта панталоны, но по торжественнымъ днямъ или когда были гости носилъ синій фракъ съ позолоченными пуговицами, жабо, блый жилетъ и атласные черные панталоны въ чулки. Трезвый Чижовъ былъ деликатенъ, застнчивъ, велерчивъ, но въ пьяномъ вид грубилъ, угрожалъ и лзъ въ драку. Тогда его запирали въ холодную комнату и выпускали только по вытрезвленіи. Звали его Капитонъ Ниловичъ, но это имя употреблялось только прислугой, — Павелъ Борисовичъ и вс его гости звали Чижова Купидономъ или Купидончикомъ.

Теперь Чижовъ былъ совершенно трезвъ, блисталъ изысканнымъ туалетомъ и былъ галантенъ, какъ никогда. Расшаркался онъ съ Катериной Андреевной по всмъ правиламъ искусства, но былъ съ нею холоденъ: онъ немного ревновалъ Павла Борисовича къ этой гость, полагая, что при ней не будетъ уже той воли и того блага ему, Купидончику. Свое неудовольствіе онъ выражалъ меланхолическимъ видомъ, склоненіемъ головы на бокъ и глубокими вздохами.

— Вы что то сегодня не веселы, Купидончикъ, — обратился къ нему Павелъ Борисовичъ за десертомъ. — Здоровы ли вы?

— Здоровье мое въ вожделнномъ состояніи, благодарю васъ.

— Но почему же вы такъ скучны?

— Не могу же я, государь мой, бытъ постоянно порхающимъ, какъ птичка въ рощ.

— Скажите! Ну, а если я вамъ прикажу подать вашъ любимый кубокъ венгерскаго, скука ваша пройдетъ?

Чижовъ безмолвно пожалъ плечами.

— Подать Капитону Ниловичу его кубокъ! — приказалъ Скосыревъ.