КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Кубокъ вмщалъ въ себ три четверти бутылки, и, когда Чижовъ выпивалъ этотъ кубокъ, наполненный дорогимъ душистымъ виномъ, то длался необыкновенно разговорчивъ, веселъ, плъ, декламировалъ, смялся, но съ мста сойти не могъ: извстно, что старыя венгерскія вина дйствуютъ на ноги. Его заставляли тогда плясать, танцовать менуэтъ съ хорошенькою Дашей, танцовщицей, и онъ, путаясь ногами и спотыкаясь, падалъ каждую минуту. Пилъ онъ венгерское вино съ наслажденіемъ, дрожалъ даже и захлебывался. Иногда, по знаку Павла Борисовича, вмсто вина, въ кубокъ наливали уксусу, и тогда Чижовъ вскакивалъ, бросался на дворецкаго и гонялся за нимъ по комнатамъ, а кто нибудь изъ лакеевъ подставлялъ ему ноги, и онъ летлъ на полъ. Эти потхи бывали только въ дни большихъ попоекъ; тогда надъ Чижовымъ продлывали штуки и почище.

Съ наслажденіемъ выпивъ кубокъ, Чижовъ сдлался веселъ, раскраснлся.

— Хорошо! — проговорилъ онъ, помахивая рукою.

„Весело, — хоть на мгновенье,

Бахусомъ наполнивъ грудь,

Обмануть воображенье —

И въ былое заглянуть!“[12]

— А какъ это „на смерть кучера Агаона“, какъ? — смясь, спросилъ Павелъ Борисовичъ.

— Ну, что это-съ, это не возвышенное...

— Прочитай, теб говорятъ!

Чижовъ поднялъ глаза, приложилъ руку къ сердцу и продекламировалъ:

„Умолкло все съ тобой! Кухарки слезы льютъ,

Супруга, конюхи внки изъ сна вьютъ,

Глася отшедшему къ покою:

Когда ты умеръ, шутъ съ тобою!“[13]

— Ха, ха, ха! — засмялся Скосыревъ. — Это стихотвореніе онъ, можете себ представить, прочиталъ на могил моего умершаго кучера. Когда онъ началъ, вдова кучера заплакала, но когда были произнесы послднія слова, вдова бросилась на Купидончика, схватила его за волосы, и бднаго декламатора насилу отняли у бабы.

— Не возвышенно-съ, — проговорилъ Чижовъ. —Застольная бесда должна быть внчана розами, сопровождаема пніемъ и музыкою, особливо ежели предсдательствуетъ богиня красоты и граціи, вотъ какъ он.

Чижовъ указалъ на Катерину Андреевну.

— Ты ужь влюбился? — спросилъ Скосыревъ.

— Что-жь, я красоты поклонникъ, но, взирая на нихъ, я ощущаю только хладъ въ моей душ.

— Это почему?

— Такъ-съ.

Чижовъ уныло опустилъ голову.

— Намъ на холостомъ положеніи веселе было, — продолжалъ онъ. — Пніе и танцы, розы и тимпаны, рой веселыхъ красавицъ и звонъ бокаловъ, а теперъ что-же-съ? Теперь пойдетъ не то...

— Ну, безъ нытья! — перебилъ Скосыревъ. — Знаешь, я не люблю, когда ты брюзжать начнешь. Изволь что-нибудь веселое разсказывать.

— Веселое-съ? Могу. Сударыня, вы въ качеств чего же вступили въ сей домъ? Ежели невстою, то вдь у васъ есть супругъ, который можетъ васъ по этапу вернуть, а ежели...

— Вонъ! — крикнулъ Павелъ Борисовичъ, и голосъ его раскатился по всему дому.

Чижовъ съ трудомъ поднялся, пробормоталъ что то и вышелъ изъ столовой при помощи дворецкаго.

— Pardon, — обратился Скосыревъ къ Катерин Андреевн, подымаясь изъ-за стола. — Я сію минуту.

— Вы, конечно, не тронете его? — спросила его молодая женщина. — Онъ такой жалкій, несчастный.

— Конечно, нтъ; я только распоряжусь убрать его, а то начнется представленіе, я его знаю.

Павелъ Борисовичъ догналъ Чижова черезъ три комнаты. Дворецкій велъ его, внушительно наставляя и читая ему нотацію.

— Не пристойно, сударь, ведете себя и не умете цнить благодяній, кои вамъ Павелъ Борисовичъ оказываютъ. Есть вы все-таки дворянинъ, а, поведеніе ваше столь непристойно, что подлому человку сдлались вы подобны за господскимъ столомъ.

— Ну, ну, молчать, хамъ, молчать! — бурлилъ Чижовъ. — Отъ чужихъ женъ не увози, не длай столь низкихъ пассажей...

Скосыревъ схватилъ Чижова за воротникъ и такъ встряхнулъ, что фракъ затрещалъ но всмъ швамъ.

— Ты что же это, гадина, вздумалъ? — обратился Павелъ Борисовичъ къ присвшему Чижову. — Дерзости дам говорить, гость моей? Ты что же, хамъ, лакей, который господскаго куска хлба жалетъ и завидуетъ? Запереть въ хлвъ прикажу на хлбъ и на воду, въ дерюгу одну!.. Не пускать его къ моему столу никогда, а теперь въ холодную на всю ночь!

— Благодтель, Павелъ Борисовичъ, прости! — залепеталъ Чижовъ, распуская пьяныя слезы. — Холодно въ чулан то, знобитъ, жестко, а вдь я старый ужь человкъ, кости у меня ноютъ, мн бы на теплую постельку посл обда, поспать бы мн...

— Такъ зачмъ же ведешь себя такъ? Какъ ты смлъ сказать дерзость Катерин Андреевн?

— Съ тоски. Не будетъ намъ такого житья при ней, не будетъ...

— Кому это вамъ?

— Всмъ, родненькій, всмъ.

— А, это тутъ толки пошли, пересуды, догадки? Всполошилось болото, заквакали вс?

— Вс, благодтель, вс, Наташа вонъ плачетъ, рыдаетъ. Дашенька слезы льетъ изъ голубыхъ очей, клюшница мн на завтракъ ватрушечки не дала: не до тебя, говоритъ, горюнъ; теперь бглую, говоритъ, жену ублажать да откармливать будемъ...

Павелъ Борисовичъ выпустилъ Чижова и обратился къ дворецкому: