КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

— Есть воля ваша, а только я правильно говорю. Нтути ихъ, нигд нтути. И Глашка съ ними убгла, проклятая.

— Такъ увезли ее, увезли! Украли мою Катеньку, похитили!

— Убгла...

— Молчи, холопъ! — бшено крикнулъ Лука Осиповичъ, хватаясь за ножъ, съ которымъ онъ на медвдя хаживалъ. — Душу вышибу за такое слово!

— Не гнвайтесь, баринъ, извольте выслушать. Если бы украли, такъ Глашку бы не взяли, а то, вишъ, вмст пропали. А вонъ и коммодъ съ барыниными вещами открытый стоитъ, вещи изъ него брали, укладывались.

— Гд же люди вс? Гд Прошка, Евстигнй, Машка?

— Въ кухн вс дрыхнутъ, мертвецки пьяные.

— Буди ихъ, на смерть ихъ бей и ко мн! Они должны знать, кто тутъ былъ, они видли!

— А вотъ сичасъ допросимъ ихъ, лшихъ, я ихъ подыму, образумлю.

Но это сдлать было не легко даже и такому дотошному, ловкому малому, какимъ былъ Яшка. Онъ будилъ дворню и пинками, и ударами доброй нагайки, и снгомъ, но они спали, какъ мертвые, и только мычали. Обливъ всхъ холодною водой, Яшка кое какъ привелъ ихъ въ себя. Долго люди ничего не понимали, таращили глаза, скребли затылки, но когда они догадались, что въ дом случилась бда, что пропала барыня, то съ воемъ повалились барину въ ноги. Изъ сбивчивыхъ разсказовъ можно было понять правду. Пріхалъ баринъ Черемисовъ, гусаръ, и гостилъ у барыни, кушалъ съ нею чай, а деньщикъ гостя угощалъ дворню водкой, ромомъ, напоилъ всхъ, и вс, мертвецки пьяные, заснули гд попало и дальше ничего не помнили, не видли. Староста Игнатъ приходилъ изъ деревни, посидлъ въ кухн, но часу въ восьмомъ ушелъ домой въ деревню. За нимъ сбгали теперь, разбудили, привели въ господскій домъ, а за нимъ пришло человкъ десять мужиковъ, но ни староста, ни мужики ничего не знали и не слыхали, да и не могли слышать.

— Батюшка баринъ, чтожь это такое? — со слезами говорили дворовые. — Прости ты насъ, окаянныхъ, и прикажи намъ вернуть барыню, которую мы проворонили. По щепочк мы разнесемъ домъ твоего обидчика, самого его на веревк приведемъ къ теб, на осин повсимъ!

— Всю его челядь перевшаемъ! — подхватили и мужики, во глав со старостой.

Крпостные очень любили Луку Осиповича и звали его „отцомъ“ не для краснаго лишь словца, не для лести, а искренне, отъ души, считая его дйствительно благодтелемъ, другомъ, заступникомъ, почитая, какъ родного отца. Онъ входилъ во вс ихъ нужды, работалъ наравн съ ними и былъ старшимъ въ этой семь изъ тридцати мужчинъ съ ихъ женами и дтьми. Барщина у Луки Осиповича была легкая, не могущая обременить и самаго неисправнаго мужика, о какихъ либо наказаніяхъ никто и не слыхивалъ, разв ужъ очень разсердится Лука Осиповичъ на неисправимаго лнтяя или пьяницу и потреплетъ его за вихоръ, дастъ ему по затылку и прогонитъ съ глазъ долой. Самъ онъ лчилъ захворавшаго мужика, самъ ухаживалъ за нимъ, многихъ обучилъ грамот въ долгіе зимніе вечера. Мужики жили у него хорошо, безъ ужина спать не ложились, въ праздникъ пекли пироги, одвались исправно. Въ годъ падежа Лука Осиповичъ заложилъ свою деревеньку и купилъ всмъ мужикамъ, потерявшимъ скотину, и лошадей, и коровъ. Благодаря дружнымъ усиліямъ поднявшихся на ноги мужиковъ, Лука Осиповичъ имлъ возможность черезъ годъ же выкупить свою деревеньку. Мужики видли въ немъ не только добраго, душевнаго барина, но и разумнаго хозяина, неутомимаго работника, сильнаго и тломъ, и духомъ человка. „Маниловщины“ не было въ отношеніяхъ Коровайцева къ мужикамъ, онъ не миндальничалъ съ ними, не былъ краснобаемъ, а тихо и прочно любилъ ихъ и уважалъ за выносливость, за трудолюбіе, за то, что они любили „матушку землицу“ такъ же, какъ и онъ любилъ ее. Онъ даже не вмшивался въ ихъ дла, предоставляя имъ самимъ судиться и разбираться въ своихъ длишкахъ, но всегда съ охотою приходилъ на помощь, когда его звали. Разные земскіе чины, подъячіе, крючкотворы не смли носа сунуть къ мужикамъ Луки Осиповича, а мужика, который задумалъ было торговать виномъ и давать крестьянамъ деньги въ ростъ, Лука Осиповичъ собственноручно поколотилъ и прогналъ въ городъ на оброкъ, а тягло его отдалъ обездоленной семь, вставшей въ затруднительное положеніе посл пожара. Появленіе въ дом красавицы жены не заставило перемниться Луку Осиповича, хотя расходы значительно увеличились. Онъ только „сократилъ“ самого себя. Продалъ дорогую верховую лошадь, на половину уменьшилъ охоту, пересталъ курить сигары, останавливался, прізжая въ Москву, не въ гостинниц, а на постояломъ двор и тому подобное.