Куратор

Сумеречное место, старая карга с ниткой и гильотиной, то, чем занималось Общество ради своей вечной молодости, способы, которые они узнали из старых пергаментов и глиняных табличек и довели до совершенства, – Ламму льстила мысль, что вселенная считает их избранными, заслуживающими особых благ. Ему нравилось думать, что вселенная осознала – харизматичные люди не должны умирать так рано, как заурядные людишки. Конечно, вслух этого говорить не стоило – очарование крылось равно (если не более) в несказанном и сказанном, но это был один из уроков, которые, как надеялся Ламм, можно извлечь из его пьес. Мало что делало Ламма счастливее, чем воображаемая картина, как непритязательное простонародье, случайно завернув в театр, посмотрит одну из его пьес и сочтет за лучшее и впредь ни на что не притязать, а вести себя предупредительно и с почтением и век благодарить за выпавшую на их долю удачу прожить свою единственную жизнь в тени более талантливых собратьев.

Оставалась необходимость регулярно освежать декорации и укреплять власть нужных людей – подставных фигур вроде Вестховера, чтобы Общество могло спокойно работать и проводить свои эксперименты.

Где-то с год назад нытье городской бедноты насчет грязи, из-за которой холера и прочие болячки циркулировали год за годом, низких жалований и поражений армии стало до тошноты беспрестанным. Вестховер, выйдя из себя, прикончил ничтожного мазилку-гончара на глазах у толпы свидетелей, но университетские радикалы начали публиковать свои памфлетишки, и громкость стенаний заметно возросла.

Ламм сразу ухватил суть. Возникла революционная ситуация, которая, если позволить ей долго тлеть без внимания, могла вылиться в неуступчивое, бесцеремонное и чересчур дорогое новое правительство. Решение Ламма, с которым все согласились, было весьма остроумным («Хитрый, как всегда!» – прокаркала Эдна, мир ее праху. «Еще хитрее, чем всегда!» – возразила Берта, тоже уже покойная): следовало все ускорить, помочь чудовищу родиться до срока – и задушить его в колыбели.

Настойчивыми уговорами Ламм привлек на свою сторону тупоголовых подстрекателей вроде докера Джонаса Моузи и романтиков вроде студента Лайонела Вудстока. Когда смутьяны приняли его как равного, Ламм ввел в правительство Кроссли, и революционерам показалось, будто лучшего и желать нельзя.

Кроссли и его вспомогательный гарнизон захватили город, и лоялисты отступили, но тем дело и кончилось: ничего не решилось. Горожан оставили медленно вариться в обещаниях бессильного временного правительства, не умевшего противостоять упрямству Кроссли, а тем временем Гилдерслив получил Красное Письмо и отплыл домой вместе с регулярной армией. Дальше как по нотам разыграли убедительное доказательство отсутствия реальной власти у временного правительства, устроив резню в занюханной пивнушке в Лисе. Народная поддержка революционеров, и без того сильно подорванная, практически сошла на нет.

Хотя в планы Ламма и не входило лишиться двух лучших наемных убийц, размен вышел вовсе не плохим. Пинтерши беспрестанно хихикали, при этом он не помнил ни единой остроумной шутки из их уст. При всей своей преданности Эдна и Берта постепенно превращались в одержимых, и Ламму в любом случае – в этой жизни или в следующей – пришлось бы от них избавляться.

Если что-то и вызвало у Ламма досаду, так это нештатность их смертей. Он ненавидел отступления от сценария.

Итак, Гилдерслив вернулся. Его армия ликвидирует гарнизон Кроссли, смутьянов и радикалов. Лоялисты получат карт-бланш на небольшое кровопускание городу и перебьют всех, кто высунет нос на улицы. Это послужит предупреждением населению впредь всегда дружно вставать на защиту Короны. Убитые солдаты будут использованы для иных нужд, а стенания бедняков надолго попритихнут.

В воде несчастные руки Ламма казались голыми подводными островами вулканического происхождения.

Оставались слухи о Корабле-морге, Йовене и пропавших людях, просочившиеся даже на третий этаж отеля «Лир». Чистая мистика – Ламм не знал, как к этому относиться. Поверить в летающий корабль, которому не преграда ни стены, ни узкие переулки, Алоис Ламм мог скорее большинства людей, но слухи, наверное, все-таки лгали.

Единственной заботой Ламма были кошки: он не знал, что они могут замышлять.

Δ

В отношении кошек Алоис Ламм был непреклонен.

Некоторые члены Общества называли его суевером, считая истребление кошек отжившей традицией и оборотной стороной глупости темных пращуров, которые молились маленьким монстрам о ниспослании удачи и указании верного пути. Упомянутые члены Общества горячились, что написание Красных Писем кошачьей косточкой не более чем жеманство: опыты доказали, что магия действует ничуть не хуже, если символы выведены обычным гусиным пером.

Эдна с Бертой, нужно отдать им должное, относились к этой теме серьезно и с кошками не церемонились.