Курганник

Его рык, способный заглушить самый лютый шторм, эхом пронесся по пещере и вырвался наружу. Ошеломленные грайи отшатнулись от входа, опустили оружие.

– Я его предупреждал, – вздохнул Гермий, убирая свой меч в ножны.

– Она убила его, – прошептала Энио.

– Пронзила ножом, – эхом откликнулась Пемфредо.

– Лучше бы оскопила! – прошипела Дино.

Гермий печально покачал головой: Форкиды по-прежнему были безжалостны к врагам и ненавидели Кронидов, истребивших их род.

– Он жив, но пронзен насквозь, – сказал посланник богов. – Я предупреждал его.

– Медуза добьет его.

– И бросит тело в море.

– Нет. Лукавый говорит о другом. – Прищурив глаза, Дино неустанно следила за Гермием, будто ожидая нового подвоха. – Ведь так, Гермий?

В зеве пещеры появился серый силуэт человека. Он шел тяжело, как пьяный или смертельно раненный. Посейдон чувствовал себя именно таким. Пробитая словами Медузы грудь ныла тяжелой обидой, зияла язвой горечи, в которой сбивалось с ритма униженное сердце Кронида.

Его взгляд был страшен. Грайи невольно вновь подняли оружие, чувствуя смертельную угрозу. Атлантид захохотал, обращая лицо к яркому летнему небу, и прыгнул навстречу клинкам, презирая их острую сталь.

Гермий едва успел схватить его сзади, насильно оттянуть от суровых воительниц, готовых к лютому бою с обезумевшим богом, коим был Посейдон в ту минуту.

– Пусти! – взревел атлантид, пытаясь высвободиться из крепких объятий. – Пусти! Уничтожу, мерзкий предатель!

Но Гермий только крепче сжал зубы, напрягая все свои силы. Он постепенно отступал к камням, таща за собой беснующегося Посейдона, выкрикивающего проклятия в адрес воительниц, которые с надменными лицами наблюдали его позор.

Глава 14. Чужие в доме

Есть много праздных смут у здешней скуки бытия.

Валерий Гаевский

– Пусти! – заорал Виктор, взмахнув руками, пытаясь освободиться от захвата.

Перед глазами был белый потолок комнаты, но плечи еще чувствовали крепкую хватку Гермия. Ковалев быстро поднялся и сел, желая убедиться в собственной свободе. Голова слегка кружилась.

– Что за черт! – злым шепотом произнес Виктор, тщательно протирая глаза. – Что за черт!

Сила видения не отпускала его, мороча разум галлюцинациями. Вот шкаф превратился в валун, вот из стены вышла разъяренная гарпия с мечом в руке, морской прибой лизнул голые ступни. Ковалев вскочил, едва не столкнувшись со столом, – видения отхлынули.

– Черт! – Он растер лицо ладонями.

Виктор тяжело оперся о стол, отдышался. В этот раз головокружение было не столь сильным, но призраки сна не отпускали. Он готов был обнять круглый стол посреди комнаты, если бы хватило рук, вцепиться в него, словно утопающий в обломок корабля, чтобы не оторваться от реальности.

Ковалев отдышался, подождал, пока успокоится гулкий стук сердца, кое-как натянул штаны и подпоясался. Держась за стол, прошел на кухню, но остановился на полдороге. Дверь в соседнюю комнату слева была открыта – на глаза попался стеллаж, от пола до потолка заполненный книгами. Виктор зажмурился, потряс головой. Когда открыл глаза, книги остались на месте.

– Ни фига себе! – Он проковылял в комнату.

Размер библиотеки поразил – стеллаж закрывал всю стену комнаты. «Эвпатриды удачи», – прочел он первый попавшийся на глаза корешок. Рядом «Приключения одной теории» и автор – Тур Хейердал.

У окна слева рядом с дверью – письменный стол, заваленный книгами, вырезками из газет и журналов, тетрадями. Тут же стоял старенький кассетный магнитофон «Сони», стопка кассет и настольная лампа с самодельной подставкой, снятая с какого-то станка.

Виктор помнил магнитофон. Он сам привез его из Швеции другу Зоту, когда «Агатан» – спасательное судно Северного флота, на котором они служили, – вернулся из ремонта. Макара Зотова не зачислили в ремонтный экипаж, видимо, по идейным соображениям: прадед – казачий сотник и имел до революции магазин в Петербурге. Мало ли кто мог ждать старшего матроса Зотова за границей?

Комнату освещал солнечный свет, падающий из окна с восточной стороны. Под ним стояла двуспальная кровать, над которой висела иконка с Троицей. Виктор взял со стола первую попавшуюся тетрадь с синей обложкой, пролистал ее: схемы, карты на кальке, круг со звездным небом и записи от руки. Одна карта привлекла внимание Ковалева: на тонкой кальке черной пастой выведен контур Крыма, пересеченный четырьмя дугами и широкой полосой. «Линия разломов», – гласила надпись. На пересечении дуг и линии, тянущейся с севера на юг, Макар нарисовал звездочку и подписал: «Гостра Могила».

Ковалев хмыкнул, перевернул кальку: