Куриловы острова

— Надо Лукии Авдеевне заявить, — предложил Трояцкий.

— В стенгазету карикатурку бы... — потирал руки Митька Зюзин. Он был художник и член редколлегии школьной стенгазеты.

— Мистеры! Мистеры! Как не стыдно! Во-первых, за всякий донос — дают в нос, а во-вторых, какое вы имеете право захватывать чужую собственность? Верните сейчас же сигареты владельцу.

Конопельский вырвал у Маслова сигареты и с заискивающей улыбкой протянул их Миколке:

— Битте, мистер!

Миколка отшатнулся:

— Не мои... У меня не было сигарет...

На него со всех сторон набросились:

— Смотрите!

— Вот нахал!

— У него под одеялом...

— Вы еще не улеглись?

Даже не заметили, как вошла Лукия Авдеевна.

Ей навстречу поспешил Конопельский:

— Тут, Лукия Авдеевна, возник вопрос один. Вот мы и спорим. Как хорошо, что вы пришли, — помогите нам.

С лица Лукии Авдеевны моментально исчезла добрая благодушная улыбка. Оно сделалось озабоченным, а глаза испуганно забегали. Не дослушав Конопельского, воспитательница растерянно сделала шаг к двери:

— Потом, потом. Я очень спешу... Запомните: после обеда общешкольное собрание.

И она поспешила покинуть спальню.

— Порядок! — потирал руки Конопельский. — Выкурили...

Курило не понимал, почему воспитательница так быстро ретировалась из спальни, и в то же время подозревал, что она боялась всяческих каверз и поэтому избегала вмешиваться в споры учеников.

Конопельский опять подошел к Миколке:

— Так говоришь, не твои?

— Не мои.

— Ладно. Если не твои, то будут наши.

И он спрятал сигареты в карман.

Не раз еще в этот день нарывался Миколка на неприятности. Он видел, что ребята их устраивают нарочно. И хотя внутри у него все кипело, но он молчал. Должен был молчать. Протестовать, жаловаться не имело смысла. Все равно этим ничего не добьешься. Одно могло спасти его — бегство. А куда побежишь? Кто знает, где находился тот третий остров, где Миколка нашел бы надежное пристанище. А кроме того, он как-то интуитивно, чисто ученическим чутьем знал, что все это скоро пройдет, что им надоест над ним издеваться, нужно только выдержать, не сорваться. Сжав зубы, он сносил все обиды, старался не замечать их или, вернее, делать вид, что не замечает тех неприятностей, что на каждом шагу подстерегали его.

И он не ошибся. Разрядка настала, как только вся школа погрузилась в сон. Выждав, когда в коридоре затихнут шаги дежурного воспитателя, соседи Миколки, как суслики из нор, выползли из-под одеял и подошли к раскрытому окну. За окном тихо шумели хилые, только что посаженные весной, а поэтому преждевременно пожелтевшие липы, рассыпал серебряную пыль ущербленный месяц.

Из окна спальни восьмого класса утренним туманцем вился кверху сизый табачный дымок. Курили молча, поочередно прикладываясь губами к руке Маслова. Только Конопельский, как настоящий аристократ, разлегшись на подоконник, лениво потягивал свою сигарету.

Порядочно прошло времени, прежде чем он окликнул Курило:

— Эй, мистер! Дымку глотнешь?

Миколка сразу не понял, о чем его спрашивают.

— Курить хочешь?

— Не-ет...

— Как знаешь... Но смотри — язык за зубами...

— Да я что...

— Ну, молодец! Сразу видно, свой парень.

И тихо засмеялся:

— Выдержал испытание. Не побежал к директору. А то знаешь, какие есть... тонкокожие... Но такие у нас не приживаются... А ты, выходит, свой в доску... На, бери, кури. У нас, брат, принцип коммунизма: все за одного и один за всех. Запомни — в компании не пропадешь.

— Ну, смотри, Курилка, если подведешь... — угрожающе предупредил Маслов.

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой произошло неожиданное

Первого сентября — всегда праздник, и хотя Миколке уже через неделю не хотелось ходить в школу, но в первый день нового учебного года он шел в нее не только с охотой, а даже с каким-то душевным трепетом. Пока Миколка сидел в младших классах, он каждый раз в этот день тащил в школу такой огромный букет, что приходилось удивляться, как ему было под силу донести, можно сказать, целый сноп цветов. Его всегда волновала встреча с одноклассниками после долгой летней разлуки. Они казались ему какими-то новыми и даже как бы чужими: все заметно подрастали — одни становились серьезнее, другие разговорчивее, третьи доступнее, четвертые — спесивее. А уж рассказов, расспросов было! А сколько шуму в тот первый день!

То, что увидел он в первый день занятий в школе-интернате, превзошло все его ожидания.

Проснувшись утром, одеваясь и умываясь, даже стоя на физзарядке, он вспоминал родную школу. Щемило сердце: как там будет хорошо! Соберутся мальчишки, девчонки... «А где Курило?» — спросят они. «Ах, в интернате! Бедненький! Но так ему и надо, ходил всегда с грязными ногтями, нестриженый, дежурить отказывался». Это Валюшка-мушка так скажет. А сама жалостливо заморгает глазенками. Ведь говорит не то, что думает. И она, и все остальные пожалеют Миколку. Только Фред будет рад. Изменник!