Курортник

Люди, выполняющие регулярную, организованную работу, привыкшие ежедневно начинать работу в восемь и в два, быстро отправляться из-за какой-нибудь телеграммы в дальние поездки, люди, для которых свободная вторая половина дня – уже маленький рай, которые отдаются своим развлечениям с часами в руке, – эти люди ведь и понятия не имеют о том, как праздно, сумбурно, прихотливо, в каком расточительстве времени влачит свое сомнительное существование поэт! Есть, конечно, такие, которые усердно, с какой-то регулярностью и усидчивостью, отдаются работе, часами не отрываясь от письменного стола, сев за него утром в определенное время, такие, которые вырабатывают в себе нечувствительность к метеорологическим и акустическим помехам, а также к собственному настроению и собственной лени, героические, благородные люди, я готов развязывать им шнурки башмаков, но подражать им было бы для меня безнадежным делом. Что касается меня, то, думаю, ни один порядочный и работящий человек не подал бы мне руки, если бы знал, как мало ценю я время, как теряю попусту дни и недели, даже месяцы, на какое баловство растрачиваю свою жизнь. Никакой начальник, никакая служба, никакое правило не предписывают мне, когда надо встать утром, а вечером лечь в постель, когда я должен работать и когда – отдыхать, никаких сроков для моей работы не установлено, и никому дела нет, уйдет ли у меня на стихотворение из трех строф предвечерняя половинка дня или четверть года. Если день кажется мне слишком прекрасным, чтобы тратить его на работу, я чту его прогулкой, писанием акварелей или бездельем. Если день мне кажется слишком пасмурным или слишком душным, слишком холодным или слишком жарким, чтобы работать, я провожу его за чтением на диване или рисую цветными карандашами фантастические узоры и вообще не встаю с постели, особенно зимой и если к тому же еще что-то болит. Если мое вечное перо куда-то запропастилось, или я чувствую потребность поразмышлять об отношениях между индийской и китайской мифологией, или если на утренней прогулке мне встретилась красивая женщина, тогда о работе вообще нечего думать. Однако, хотя работа и не моя сильная сторона, хотя она мне по сути противна, стремление к постоянной готовности к ней – высший мой долг. У меня хоть и есть время для ничегонеделанья, но нет времени для поездок, общения, рыбной ловли и прочих славных вещей – нет, я должен всегда быть возле своего рабочего места, в одиночестве, чтобы никто не мешал, в любую минуту готовым к возможной работе. Если меня пригласили на завтрашний вечер в Лугано на ужин, то это мешает мне, ибо откуда мне знать, не прилетит ли завтра вечером одно из тех чудных, тех редких мгновений, когда мне поет волшебная птица, когда кричит сладострастье работы. Для лентяя такого рода, который втайне постоянно и каждодневно хочет быть все же в состоянии рабочей готовности, нет ничего противнее, чем знать заранее, что в тот-то и тот-то назначенный день он должен явиться туда-то и выполнить такую-то работу.

Если бы я оправдывал свою беспорядочную и растраченную жизнь, я мог бы, конечно, привести какие-то извиняющие меня соображения. Я мог бы сказать, что в момент настоящей работы, хотя бы и лишь несколько раз в году, для меня не существует ни погоды, ни здоровья, ни препятствий, ни дня, ни ночи, что тогда я с фанатизмом факира, забывая мир и себя, бросаюсь в водоворот работы, из которого потом выхожу опустошенный, ничтожный, надломленный. Мог бы я упомянуть и то, что мой перевод времени – это не просто леность и беспорядочность, но и сознательный протест против самого безумного и самого священного догмата современного мира – мол, время – деньги. Сам по себе этот догмат верен, время вполне можно превратить в деньги, как можно электрический свет превратить в тепло. Безумно и подло ведь в этом глупейшем из всех человеческих догматов лишь то, что «деньги» непременно служат обозначением высшей ценности. Но я не собираюсь оправдываться. Я действительно, вопреки всем мнимым доказательствам обратного, которые можно привести, бездельник, лентяй, лодырь, не говоря уж о других пороках. Пусть меня за это презирают, пусть из-за этого завидуют мне – никто, кроме меня, не знает, как дорого я плачу за свои пороки. Итак, лучше оставим это.