Курортник

Зато я должен сказать еще несколько слов по поводу «время – деньги», потому что это теснейшим образом связано с историей моей поездки. Мое отвращение к этому догмату веры современного мира и к самому этому современному миру столь велико, что я, где только возможно, отказываюсь приспосабливаться к законам этого мира. Если, например, сегодня считается достижением проехать по железной дороге тысячу и больше километров за один день, то я считаю недостойным человека находиться в движущемся вагоне больше четырех-пяти часов, и на поездку, которую другой совершает за сутки, мне требуется неделя. Для друзей, там и сям оказывающих мне гостеприимство во время моих поездок, это порой довольно обременительно, ибо, стоит мне немного прижиться на каком-нибудь месте, я иногда по нескольку дней противлюсь продолжению поездки, упаковке вещей, утомительной суете на вокзалах и в поездах. Многие мудрецы держатся правила: живи каждый день так, словно это последний твой день. Ну кому же хочется в свой последний день дышать сажей, таскать чемоданы, протискиваться через заграждения на перроны и выполнять все дурацкие манипуляции, неизбежные при поездке по железной дороге? Единственно ведь славное в ней – скучиться наудачу с другими людьми, но, как это ни славно, через несколько часов это обычно теряет свое волшебство. И если случится счастье и ты окажешься рядом с человеком, которому суждено стать твоим закадычным другом и без которого тебе уже и жизнь не в жизнь, ты будешь недотепой, коли тебе не удастся уговорить его выйти с тобой и на какой-нибудь милой станции вместе посмотреть, существуют ли еще на свете трава и цветы, голубое небо и облака. Не стану отрицать, путешествуя по моему способу, не очень-то быстро продвигаешься вперед и, может быть, опускаешься на ступень Средневековья; решись я когда-нибудь поехать в Берлин (до сих пор мне удавалось этого избегать), на дорогу мне понадобилось бы по меньшей мере двенадцать дней. Надо быть совсем уж несовременным человеком, чтобы согласиться с моим методом и увидеть его большие преимущества. Конечно, у него есть и недостатки: путешествовать по моему способу, например, довольно дорого; зато мои поездки доставляли мне всякие развлечения, получить которые современным методом было бы невозможно. А ради таких развлечений я готов и тряхнуть мошной, я ценю их необычайно высоко, будучи вообще невообразимо падок на развлечения. Это судьба многих людей – ощущать жизнь в целом как страдание и боль, не только в идее, не в каком-то литературно-эстетическом пессимизме, а физически и на самом деле. У этих людей, к которым я, к сожалению, принадлежу, больше таланта ощущать боль, чем ощущать радость; дыхание и сон, еда и пищеварение и все простейшие животные отправления скорее доставляют им боль и труд, чем удовольствие. Но поскольку они тем не менее, следуя воле природы, инстинктивно стараются утверждать жизнь, считать боль благом, не складывать оружия, люди эти необыкновенно охочи до всего, что может немного развеселить, немного осчастливить и согреть, и придают всем этим славным вещам такую ценность, которой те не обладают для людей обыкновенных, здоровых, нормальных и работящих. Природа создает этим путем даже нечто весьма сложное и прекрасное, к чему почти все люди питают известное уважение, – юмор. Ведь в тех страждущих, в тех слишком мягких, слишком неловких, слишком падких на развлечения, жаждущих утешения людях возникает порой то, что называют юмором, кристалл, который растет только в глубокой и длительной боли и который все-таки принадлежит к лучшему, что создало человечество. Этот юмор, придуманный страждущими для того, чтобы они могли все-таки выносить и даже славить тяжкую жизнь, забавным образом действует на тех, других, здоровых, нестраждущих, всегда как своя противоположность, как взрыв безудержной жизнерадостности и веселости; здоровые хлопают себя по ляжкам и ржут и бывают всегда озадачены и немного обижены, читая время от времени новости вроде той, что очень любимый и преуспевающий комик Икс непонятным образом с тоски утопился.