Читаем Курортник полностью

Начисто избавиться от воспоминаний о литературе мне, однако, не довелось. Один книгочей, с которым я познакомился, восторженно приветствовал меня как автора «Петера Каменцинда». Я стал краснеть. Что должен был я сказать ему? Что я уже не помню той книги, что уже пятнадцать лет ее не перечитывал, что моя память часто путает ее с «Зекингенским трубачом»[17]? Что, впрочем, ненавистна мне не сама книга, а только воздействие, которое она оказала на мою жизнь, что из-за ее совершенно неожиданного успеха меня навсегда втянуло в литературу, выбраться откуда мне, несмотря на отчаянные усилия, так и не удалось? Он ничего из этого не понял бы, он воспринял бы мое отвращение к собственному литературному имени (я знал это по печальному опыту) как притворство и кокетничанье скромностью. При всех обстоятельствах он понял бы меня неправильно. Я, стало быть, ничего не сказал, покраснел и незаметно скрылся при первой возможности.

Когда я потом продолжил путь, решившись энергично расстаться наконец с летом и югом и доехать до Цюриха без перерывов, мне было приятно почувствовать и другое благо поездки, а именно – что, настроившись на езду, легко прощаешься. Раньше, когда я покидал своих локарнских друзей, чтобы вернуться домой, это всегда происходило с таким чувством, что увидимся мы опять не скоро, и прощание давалось мне тяжело и угнетало меня. Я несовременный человек и в том отношении, что не отвергаю, не презираю всякие сантименты, а спрашиваю себя: чем же мы, собственно, живем, как не чувствами, где еще ощущаем жизнь? Что проку мне в полной сумке денег, в хорошем банковском счете, в эффектной складке на штанах и в самой смазливой девице, если моя душа не волнуется? Нет, как ни ненавистны мне сантименты у других, у себя самого я их люблю и, пожалуй, немного им потакаю. Чувство, нежность, легкая возбудимость – это же мое приданое, на это я должен жить. Если бы я зарабатывал на жизнь силой своих мышц и был бы борцом и боксером, никто не потребовал бы от меня, чтобы я считал силу мускулов чем-то второстепенным. Если бы я был мастер считать в уме и заведовал большой конторой, никто не потребовал бы, чтобы я презирал ловкость в устном счете как некую неполноценность. А от поэта нынешнее время требует, а иногда молодые поэты и сами требуют от себя ненавидеть то, что как раз и делает человека поэтом: отзывчивость души, способность влюбляться, способность любить и пылать, увлекаться, испытывать небывалые и необыкновенные чувства, – требуют ненавидеть именно эту свою силу, стыдиться ее и защищаться от всего, что может быть названо «сентиментальным». Что ж, пусть требуют; я в этом не участвую, мне мои чувства в тысячу раз милее, чем все удальство мира, и только они уберегли меня в годы войны от того, чтобы разделять сентиментальность удалых и восторгаться стрельбой.

Итак, я уезжал с легким сердцем. В таком прощании, когда едешь не домой, в свою келью, а в гущу мира, нет ничего угнетающего, чувствуешь даже какое-то превосходство над остающимися, без всякой заминки обещаешь скоро вернуться, да и веришь в это, ты ведь и так уже в пути, в плаванье. Эта легкость прощания была во мне последним отзвуком Локарно, когда я ехал через Сен-Готард. И я решил попросить, чтобы почту мне и на цюрихские дни не пересылали, а посылали ее только в Баден.

Много на этой дороге станций, игравших в моей жизни какую-то роль: Гёшенен, Флюэлен, Цуг и особенно Бруннен, где этим летом закончил свою «Пентесилею» Отмар Шёк – сияющим воспоминанием остался во мне тот ранний вечер у рояля в его комнатке. Мимо всего этого я проехал и, прибыв в Цюрих, с готовностью окунулся в город. То есть «Цюрих» тоже такое слово, которое для каждого может означать что-то другое. Для меня оно уже много лет означает что-то азиатское, у меня там есть друзья, проживите много лет в Сиаме, и в их-то доме, среди множества воспоминаний об Индии, о море и дальних краях, я и остановился, встреченный благоуханием риса и карри, в сиянии золотого сиамского шкафа-храма, под взглядом тихого медного Будды. Вылезать из этого экзотического логова в город, в современность, игривость, элегантность, ходить на музыку, в театр, да и в кино, снова было для меня несколько дней чистым удовольствием.

Перейти на страницу:

Все книги серии Эксклюзивная классика

Кукушата Мидвича
Кукушата Мидвича

Действие романа происходит в маленькой британской деревушке под названием Мидвич. Это был самый обычный поселок, каких сотни и тысячи, там веками не происходило ровным счетом ничего, но однажды все изменилось. После того, как один осенний день странным образом выпал из жизни Мидвича (все находившиеся в деревне и поблизости от нее этот день просто проспали), все женщины, способные иметь детей, оказались беременными. Появившиеся на свет дети поначалу вроде бы ничем не отличались от обычных, кроме золотых глаз, однако вскоре выяснилось, что они, во-первых, развиваются примерно вдвое быстрее, чем положено, а во-вторых, являются очень сильными телепатами и способны в буквальном смысле управлять действиями других людей. Теперь людям надо было выяснить, кто это такие, каковы их цели и что нужно предпринять в связи со всем этим…© Nog

Джон Уиндем

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-философская фантастика

Похожие книги

Айза
Айза

Опаленный солнцем негостеприимный остров Лансароте был домом для многих поколений отчаянных моряков из семьи Пердомо, пока на свет не появилась Айза, наделенная даром укрощать животных, призывать рыб, усмирять боль и утешать умерших. Ее таинственная сила стала для жителей острова благословением, а поразительная красота — проклятием.Спасая честь Айзы, ее брат убивает сына самого влиятельного человека на острове. Ослепленный горем отец жаждет крови, и семья Пердомо спасается бегством. Им предстоит пересечь океан и обрести новую родину в Венесуэле, в бескрайних степях-льянос.Однако Айзу по-прежнему преследует злой рок, из-за нее вновь гибнут люди, и семья вновь вынуждена бежать.«Айза» — очередная книга цикла «Океан», непредсказуемого и завораживающего, как сама морская стихия. История семьи Пердомо, рассказанная одним из самых популярных в мире испаноязычных авторов, уже покорила сердца миллионов. Теперь омытый штормами мир Альберто Васкеса-Фигероа открывается и для российского читателя.

Альберто Васкес-Фигероа

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза