Курортник

Я поехал в Цюрих, попросив жену своего друга явиться на вокзал, и, поджидая ее, сидел со скверными чувствами в вокзальном ресторане за бутылкой макона трехлетней выдержки, обремененный картонной коробкой, обремененный своими дорожными заботами. Было прохладно, я простудился, охрип, жалел, что не остался в Бадене, жалел, что давно не вернулся домой, в Тессин. Пришла Алиса, мы поехали к ней, Будда насмешливо смотрел на меня сверху, когда я излагал свои заботы и сомнения. Приятельница была за то, чтобы я продолжал свою поездку; мне потом будет жаль, если я спасую из-за своего дурного настроения. Хорошее дело «дурное настроение», думал я, вы, нормальные люди, понятия не имеете, каково нашему брату, когда он должен завтра безумно рано встать, просидеть несколько часов в поезде, выполнять какие-то программы и обязательства. Я защищался и, когда диалог стал резче, наотрез отказался встать завтра рано и отправиться в путь. Что ж, мне уступили. Итак, до завтрашнего утра я высплюсь, и тогда еще останется время послать телеграммы.

Я облегченно вздохнул, ночь и утро были выиграны. Вернулся домой мой друг, мы пообедали, выпили по стакану вина, я позволил себе принять веронал и объявился наутро лишь в разумное время, между десятью и одиннадцатью. Вместо картонки я получил напрокат удобный чемоданчик с красивыми нашлепками из Сиама, Сингапура и с Явы и после обеда, наполовину смирившись со своей участью, двинулся к германской границе. Теперь, задним числом, я увидел, что с самого начала было ошибкой добираться до Блаубойрена в один прием и с глупым героизмом осмеливаться ехать ранним утренним поездом. Вместо того чтобы ехать до Блаубойрена, я доеду только до Тутлингена, чтобы переночевать там и с Божьей помощью, на день позже условленного, пожаловать в Клётцле-Блай и к своему другу. Я покорно сидел в купе, напротив меня, закутав колени одеялом, спал какой-то дородный коммерсант, а за окнами пробегала местность, знакомая мне по годам, прожитым на Боденском озере; появились Рейн и Рейнский водопад, появились таможенник и человек, интересующийся паспортами, показались горы Хегау, и всплыли старые времена, когда эти места были моей родиной. Остановились на станции Зинген, и мне вдруг подумалось, что нехорошо с моей стороны просто проезжать мимо, когда здесь еще живут мои друзья прежних времен. Но мне было вполне понятно, почему я, составляя план своего путешествия, не подумал ни о Зингене, ни об этих друзьях: у меня были основательные причины, по которым я не любил вспоминать годы, прожитые на Боденском озере. Когда я в Зингене отворил окно и выглянул на перрон, вежливо подошел человек в форме и сообщил, что поезд простоит здесь сорок минут. Что ж, я вышел, позвонил в город, друзья мои прибежали, муж, жена и сын, студент, которого я в последний раз видел маленьким мальчиком. Таким образом, и это удалось, и, когда сорок минут истекли, я мог продолжать путь с чистой совестью. Прежде чем мы приблизились к Тутлингену, настала ночь, и, когда зажигали свет, мой коммерсант, саксонец, проснулся и заговорил. Он был недоволен, он возвращался из Италии, и в Швейцарии многое вызывало нарекания, и вообще…

– Понимаете, – сказал он, – меня не проведешь, я знаю что к чему, да уж. Жизнь – это сплошной обман, вот как, и можете говорить что угодно.