Курортник

Если я на следующее утро, после позднего завтрака, нашел городок Тутлинген явно расколдованным, то причина была не только во мне и в моей неспособности урывать что-то от мира в утренние часы, нет, солидные свидетели подтверждают, что Тутлинген можно назвать городом, в общем-то, трезвым. Меня это не смутило, я все-таки опять прошел к той воде и к тем острым крышам и застал все на своих местах, не было только луны и благодати того ночного часа. Значит, накануне я явился сюда как раз вовремя, в тот единственный, бесконечно редкий, благословенный час, когда Тутлинген был таинственным, сказочным городом. Покинуть это место было теперь легко; я купил бутерброд, нашел свой сиамский чемодан на вокзале и, довольный, сел в поезд, переполненный воскресный поезд, въехавший вскоре в красивую долину Дуная. При виде раскинувшихся под ярким солнцем Бойрона[19] и Веренвага[20] я испытал сильное желание сойти и прокрасться поближе к этим манящим местам, но, памятуя о друге в Блаубойрене, который был разочарован уже вчерашним моим отсутствием и с нетерпением ждал меня, я превозмог свой порыв. Поезд въехал в густой туман, на каком-то повороте долины синева и солнце исчезли, я едва разбирал на вокзалах названия мест. Серо и туманно было и в Блаутале, куда я прибыл вскоре после полудня. Мой друг, опоздав на минуту, прибежал по широкой скучной дороге, ведущей в маленький Блауталь и к тайнам Блаубойрена, подозревать о которых она не позволяет приезжему. Мы стояли, всматриваясь в отнюдь не похорошевшие с годами лица, и оба, я думаю, испытывали глубокую искреннюю радость. Для меня по крайней мере, вот уже двадцать лет живущего вдали от родины моей юности, есть в этом что-то необычайно приятное и согревающее, когда я время от времени вижу, что действительно еще осталось на свете несколько человек, которые были вместе со мной мальчиками, зовут меня школьным прозвищем и знают меня как облупленного. И как трогательно, как смешно каждый раз отмечать, что люди, которых я знал в ранней юности, совсем не меняются! Так было и с моим другом. Наша дружба началась в ту пору, когда нам было по четырнадцать лет, и, в моем представлении, он так и жил с тогдашним своим детским лицом, и если теперь у него озабоченная профессорская походка и большие усы, и немного усталые щеки, и первая седина в волосах, то все это не может ни обмануть меня, ни поразить, для меня он до гроба будет однокашником, лет пятнадцати, как, наверно, и я для него. Отметить это было приятно, мы в хорошем настроении зашагали по скучной дороге к долине, сразу же увлекшись разговором, и незаметно вошли в чудесный городок, полный задумчивых старых домов с фахверковыми фронтонами и богатыми крышами, а потом вышли к тихим монастырским угодьям. Тут вдруг мне снова вспомнилась прекрасная Лау, и, напомнив ее историю своему другу, я сказал ему, что самое важное для меня в Блаубойрене – увидеть этот погреб и это купалище и чтобы он сводил меня туда в удобное время. Но мой друг ничего не знал ни о Погребе Монахинь, ни о купалище, отчего и я усомнился: не просто ли это красивая выдумка Мёрике. Тут мы встретили какого-то человека, оказавшегося кастеляном монастыря и одновременно смотрителем, усердным хранителем и знатоком блаубойренских драгоценностей. Я рассказал ему о своем желании, описав ситуацию по стихотворению Мёрике, и лицо его посветлело. Да, конечно, этот погреб существует, и подземный водоток связывает его с Блаутопфом, и, когда у меня будет время, он сводит меня туда. Мы договорились на определенный час завтра и вошли в бывший монастырь, где живет мой друг; нас встретила и тотчас повела обедать уже поджидавшая нас хозяйка дома. Швабский картофельный салат, прекрасное легкое безигхеймерское вино – и вот наконец я в Швабии, на родине, сам говорил снова по-швабски, не был уже каким-то проезжим господином, а был братом, перестал быть нелепым затворником, отвечал на расспросы и слушал рассказы – о соучениках, о давних учителях, об их сыновьях, дочерях. Сына бывшего директора моей гимназии я встречу здесь в монастыре, он профессор, другой школьный товарищ будет здесь завтра, он сельский священник, в здешней школе учится его сын. Я смотрел на своего гостеприимца – как он размеренно ел, как вытирал свои большие усы, как обменивался разумно-чинными фразами с женой, – смотрел на морщинки у его глаз, но от этого ничего не менялось: он оставался для меня мальчиком Вильгельмом.