Курортник

Итак: писатель, в глубине души сомневающийся в себе и в ценности своих поэтических усилий, стоит перед залом, наполненным слушателями, которые в свою очередь понятия не имеют об этих сложных процессах в душе господина чтеца. Как же этому писателю удается прочесть все-таки свои листки, вместо того чтобы убежать и повеситься? Удается это прежде всего благодаря тщеславию писателя. Хотя ни самого себя, ни публику он не может принять всерьез, он все-таки тщеславен, ибо тщеславен каждый человек – и аскет, и сомневающийся в себе. Говорю это не для кокетства, думаю, что, когда нужно, мое умение абстрагироваться от собственной персоны превышает обычный в Европе уровень: лучше, чем кому бы то ни было, знакомо мне состояние, когда вечная наша суть наблюдает за нашим смертным «я» и глядит на его ужимки и гримасы сочувственно, насмешливо и нейтрально. Как иначе смог бы я выставить свое «я» на посмешище менее сведущим читателям? Но именно потому, что в данном пункте я сведущ несколько выше среднего уровня, сведущ порой до невыносимого, именно поэтому я могу довольно холодно учитывать и писательское тщеславие. Оно больше, чем того следовало бы ждать от человека мыслящего, но считать, что способность мыслить и тщеславие исключают друг друга, – это ошибка. Напротив: никто так не тщеславен, никто так не жаждет отклика и одобрения, как именно человек умственный, и ему действительно позарез нужны одобрение и отклик. Это тщеславие, которое развито у меня не сильнее, чем у любого писателя, но имеет все-таки различные количества лошадиных сил, – оно-то и помогает мне в той отчаянной ситуации перед публикой, когда мне, собственно, нечего ей дать, а она чего-то от меня ждет. Что-то во мне, что-то состоящее на две трети из тщеславия, противится тому, чтобы спасовать перед этими собравшимися в зале людьми и признать свою никчемность. Что-то во мне делает желательным для меня добиться от этой человеческой массы не поступков, даже не аплодисментов, а только внимания, безмолвного слушания моих мыслей и стихов, настроение которых прямо противоположно настроению публики. Итак, я напрягаюсь, сжимаю зубы, а поскольку в делах духовных отдельное лицо всегда сильнее, чем масса, то я и побеждаю в борьбе. Меня слушают затаив дыхание, я произвожу впечатление человека, у которого действительно есть что сказать. Так протянуть удается почти час, потом я выдыхаюсь и прекращаю чтение.

Но на тусклом уровне эмпирического мира помогает мне не только глупое мое тщеславие, это животное и все же забавное стремление моей персоны добиться успеха. Помогает мне также публика и мое отношение к ней. В этом пункте я сильнее многих моих коллег. Публика как таковая мне совершенно безразлична. Даже случись между публикой и мною самое неприятное, даже если бы я совершенно провалился и меня освистали, меня бы это не очень-то задело. Кто-то внутри меня резко свистел бы вместе со слушателями. Нет, сидящие в зале люди не страшат меня, и не жду я от них многого. Я уже немолод, у меня тут есть опыт. Я довольно точно знаю, сколько человек из этих слушателей обратятся ко мне потом, лично или в письме, с частными, вполне своекорыстными делами. Я знаю тип людей, которые отвешивают поклоны знаменитому гостю, а потом брызжут на него ядом. Я знаю тип честолюбцев, которые в лицо нагло хвалят и превозносят тебя, не гнушаясь сильнейшими преувеличениями, а заметив, что их усилия не получают ответа, поспешно отворачиваются. Знаю я и злорадство, с каким духовно маленький человек констатирует, что представители общественности и духа тоже люди, что у них есть смешные черты, что они бывают тщеславны или застенчивы. Все это мне знакомо, я уже не новичок, воображающий, что все эти люди собрались здесь ради него, ради его неповторимой личности. Я знаю, вместо меня здесь вполне мог выступать какой-нибудь квартет мастеров тирольского пения. Я знаю, речь Людендорфа[21] собрала бы в сто раз больше людей, а бокс – и в тысячу раз. А поскольку сам-то я живу вне гражданского общества, в котором бываю только как гость, то уважение и успех в этом обществе (пока не задето мое первичное тщеславие) безразличны мне совершенно. Тут на моей стороне все преимущества аутсайдера и отшельника, человека, который всегда одной ногой в Индии, которому нельзя ничего дать, у которого нельзя ничего отнять, и эти свои преимущества я знаю.