Вообще говоря, обычная практическая навигация — наука несложная. Ее без труда усваивает всякий обладающий здравым логическим умом. Однако именно эта здравая логика способна помешать вам получить хотя бы минимальное представление о навигации со слов любого работающего по старинке штурмана. Сколько раз, пользуясь привилегией бывать на капитанском мостике, я пытался узнать у помощника или у капитана хоть что-нибудь об их искусстве. Большей частью удавалось получить такие произвольные и чисто эмпирические правила, что они привели бы в отчаяние всякого, кто захотел бы узнать, почему это делается так. А когда однажды я сам без всяких правил и учебников придумал систему, которую мог бы понять даже ребенок, капитан отверг эту «ересь» и сурово оборвал меня как безнадежного грешника. Поскольку все капитаны на один лад, а все учебники составлены капитанами, я, наверно, в конце концов совсем бы отчаялся, если бы не знал одного поэта, который был одновременно помощником капитана, а сверх того еще датчанином по национальности. Для него каждое слово было образом, и ум его свободно играл со звездами. Он поучил меня денек, и отсюда все мои познания в навигации. Познания эти невелики. Я могу определить долготу и широту, могу найти точку их пересечения и узнать, где я нахожусь. Могу проложить курс по дуге большого круга и затем, учитывая девиацию и склонение моего компаса, проложить его на карте, и это все. Однако я встречал людей, которые, изучив как свои пять пальцев все системы на свете, умели меньше меня.
— Что же вы не испробуете вашу линию Сомнера или Сент-Илера? — спросил я помощника капитана «Дирекшн».
— Зачем? — отозвался тот и повернулся на другой бок.
Весь день ветер не прекращался, барометр продолжал падать[14]
. В четыре часа мы поставили грот, взяв два рифа, продвигаться вперед было невозможно. Внизу в каюте все нарастал беспорядок, обнаруживая недостатки построенных по стандарту полок и ящиков. Вся природа ополчилась здесь на человека; хаос против порядка, вода и ветер, сила тяготения и центробежная сила против хрупких материалов, изготовленных человеческими руками. И в борьбе с такими противниками мы должны были не только сохранять свои позиции, но еще продолжать созидательную работу; нужно много мышц и крови, костей и нервов, чтобы противостоять и мгновенным ударам и разъедающему действию времени. Как все живое, мы время от времени чувствовали голод и должны были питаться. И если когда-нибудь меня призовут на небесный суд и потребуют отчитаться в том, как я в бытность на этом свете выполнял обязанности стюарда, я скажу: «Господи, вспомни, что когда ты измывался надо мною сильнее всего, когда ты спускал на меня всех чертей, чтобы мешать выполнению моих обязанностей, когда ты гасил огонь в печи, душил меня дымом, швырял мне на ноги горячие красные уголья, опрокидывал мои котлы, окатывал меня кипящим супом, когда, не довольствуясь этим, ты еще пинал, колотил меня и, свалив с ног, тыкал во все это носом, то все равно именно там, тогда и точно вовремя я каждый раз подавал на стол горячую пищу, и притом неплохую».Но если божественное правосудие существует и по какому-то недосмотру помощник капитана предстанет перед ним, миновав полицейские кордоны у преддверия вечности, я уверен, что приговор будет гласить: «Ты посмел есть яйца и консервы в проливе Лонг-Айленд».
В ночь ветер и волнение усилились, если это еще было возможно. Мне, неподвижно сидевшему в узком кокпите, вымокшему до нитки под дождем ледяных брызг и продрогшему от ветра, четыре часа вахты показались вечностью. Мимо нас, курсом на запад, прошел пассажирский пароход, направлявшийся в Сидней, — медленно покачивающийся карнавал огней, — прошел и словно провалился за край света. Ну и темень! Каюта едва освещена, да слабый огонек горит в нактоузе. От порывов ветра лампа мигает и почти гаснет. Звезд не видно. Слежу за картушкой компаса, и кажется, весь остальной мир состоит лишь из звуков и ощущений. Ощущения — это ветер, сырость, холод, крутые взлеты и спуски вместе с волной, падения, когда ветер внезапно сшибает с ног… А звуки? Скрип вант, дробный стук брызг, барабанящих по натянутым парусам, шум воды, выливающейся из шпигатов, рев урагана, взрезающего измученные волны.
Полночь. Шкипер сменяет меня. Внизу я застаю погасшую печку. Мое пристанище — холодный бак, наполненный промозглой сыростью; вода, просочившаяся через люк, пропитала мои одеяла, но когда так устанешь, все это не производит впечатления. Да и одеяла мои обладают волшебным свойством: едва я успел натянуть их, как меня охватил сон.
Вскоре после полуночи мы заметили огни на мысе Рей. Встречный ветер отнес нас на столько миль восточнее нашего маршрута, что мы уже не могли проскочить мыс и в последующие часы только старались как-то выправить курс и двигаться более круто к ветру.