Курс N by E

И снова тишина, но какая ужасная, угрожающая тишина! Крадучись, словно подготавливаясь к единственному, но безошибочному, страшному сокрушительному удару, этот бурый мрак подступил со всех сторон, охватил и сдавил меня, застилая все кругом. Боже, какая тьма, и главное — безмолвие. Хотелось закричать, чтобы разрушить этот кошмар, пронзительным воплем разорвать тишину, чтобы наконец разразилась так долго сдерживаемая катастрофа, какая бы она ни была.

Снова подул ветер, и грота-гик с грохотом откачнулся назад к правому борту. Затем внезапно свершилось чудо: словно от жалости ко мне, такому ничтожно малому и напуганному, такому беспомощному на беспредельной шири океана, весь этот ужас заплакал, и капли слез в виде дождя стали падать на воду и на меня. Пока мрак плакал вместе со мной, наконец наступила полночь. Конец моей вахты — спать.

XXXVI

Полдень: 54°28′ сев. широты

55°00′19″ зап. долготы

Второй день! Безоблачное небо, до полудня легкий западный ветер, затем все замерло. Солнце и тишь, почти невозможно поверить в существование холода или бури, так спокойно и так скучно. День перешел в вечер, а вечер во все сгущающийся сумрак ночи. Время моей вахты. Ни малейшего дуновения ветра, но все паруса наготове, словно вымаливают его.

До сих пор условия для наблюдения солнца оказывались благоприятными, хотя за все путешествие я ни разу не видел во время ночной вахты Полярной звезды. С наступлением темноты небо неизменно затягивало туманом или облаками. И вместо того чтобы восторгаться великолепием звездного неба, я во время этих бесконечных часов дрожал от холода, не в состоянии размышлять о чем-либо и лишь непрерывно напрягал мозг в поисках средства, которое помогло бы убить время или как-то достичь спасительного неверия в реальность моих телесных страданий. Ух, и отчаянный же холод был там!

Мы скоро научились искусству носить на себе все свое имущество, надевая одежду слой за слоем в последовательности размеров, так что каждый из нас являлся на вахту, напялив все, что можно, укутанный одеялом и в непромокаемом плаще. Довольный и согретый, он усаживался в тесном кокпите, закуривал трубку и обращал свой ум к приятным и полезным размышлениям. Но как бы мы ни одевались, не проходило и часу, как сырой холод проникал до самых костей. Начиная с этого мгновения жизнь превращалась в пытку, которую непременно надо было вынести. На дневной вахте все было иначе — всегда происходило что-нибудь отвлекающее внимание. Даже в волнах у носа и у кормы судна можно было найти повторяющийся ритм и пенный рисунок, радовавшие глаз и придававшие какую-то особенность каждому мгновению в зримом калейдоскопе времени.

Мы вообще мало разговаривали друг с другом, а серьезных бесед у нас и вовсе не бывало, поэтому я отказываюсь повторять здесь утомительную болтовню моих товарищей по плаванию о яхтах и парусном спорте, так же как не менее решительно отверг бы передачу моих собственных рассуждений, скажем, о длине и качестве свиной щетины в кисти художника. Если кто-нибудь из нас и обладал знаниями и остроумием, то он хорошо скрывал это. Что же касается интимных признаний, которые могли бы оказаться серьезным препятствием для поддержания вынужденного товарищества, то их, кроме рассказов помощника о его пляжных подвигах на Ривьере, по счастью, не было.

Один раз мы поспорили.

— Когда я говорю север, — заявил помощник, — я имею в виду то место, куда указывает компас.

— А когда я говорю север, — возразил я, — то имею в виду север.

Через три четверти часа этот спор принял ужасающие формы.

«Как это похоже на жалкого сластолюбивого лентяя — путать местные магнитные залежи с Северным полюсом, заставляя землю вращаться вокруг маленькой и переменчивой точки притяжения! Только ветер обозначают по магнитным румбам. Эх ты, пустозвон несчастный, надутый болван!»

Все это было у меня на языке, когда шкипер, почуяв, что пахнет убийством, вмешался и положил конец спору, сказав:

— Оба правы! А теперь держите на N by E!

Я выполнил команду, и мы, держась круто к ветру, продолжали благополучно следовать своим курсом — N by E — в Готхоб.

XXXVII

53°51′45″ западной долготы

55°40′48″ северной широты

Время шло, и наши мысли наконец были избавлены от тревог по поводу лабрадорского льда. Когда утром 7 июля, пройдя сквозь поле разреженных айсбергов, мы снова вышли на чистую воду, то почувствовали уверенность, что опасность уже миновала.

Ветер теперь был северо-западный, умеренный, мы хорошо продвигались. Мои наблюдения показывали, что нас сносит дальше к востоку, чем это допускал курс, проложенный шкипером по счислению. Намеченные на карте карандашом два различных курса были лишь проявлением мудрой предосторожности на случай ошибки, которая могла оказаться в вычислениях штурмана, по вине неверных хронометров. Как бы то ни было, хотя ветер заходил все более, к северу, мы держались настолько круто к ветру, насколько это позволяло нам продвигаться.