Кузнец

Тунгусы собрали своих павших, мы – своих. Похоронили так, как принято. Дауров же, которых было множество, просто снесли в ров и там сожгли. Мерзкий запах горелых тел еще несколько дней висел над городом. Но оно лучше, чем трупный яд, который пошел бы от разлагающихся мертвецов. Да и союзные тунгусы торопили. По их поверьям, непогребенные враги после смерти превращаются в злых духов. Они воруют живых и пьют из них кровь. Оно, конечно, суеверия, но проверять мне не хотелось.

В то же время произошло событие, важное и странное. Когда мы вышли из крепости, чтобы похоронить своих павших (к счастью, немногочисленных), показался отряд людей, по одежде сильно отличающихся от местных. Необычные шапки, узорные ткани рубах и кафтанов, высокие и статные лошади, явно дорогие брони. Кроме сабель были у них и ружья, сплошь фитильные.

Один из них подъехал к нам. Безошибочно определил в Хабарове главного и начал что-то лепетать. Если даурский язык и речь тунгусов мы как-то понимали, то речь важного гостя не поняли совсем. Хабаров велел позвать пленника, который знал язык гостей. После некоторой заминки нашли и такого, благо пленников у нас было больше четырех сотен.

С переводчиком-толмачом беседа пошла лучше. Тоже не совсем, поскольку русского языка толмач не знал, а мы на местном говорили не особенно, но всё лучше, чем ничего. Гость говорил небыстро, а толмач переводил. Суть была такова, что они – посланники от великого царя маньчжуров, или богдойцев, Шамшакана. Собственно, как я понял, сказано было «Сына Неба, Великого богдыхана Шуньчжи». Только разницы нет. Шамшакан так Шамшакан, даурам так проще говорить.

Тогда Хабаров стал выяснять, почему те не участвовали в сражении. Объяснение иноземца было простое. Они только наблюдатели. Их царь запретил им участвовать в сражении. Он желает с русскими не сражаться, а торговать. Хабарову такой оборот очень понравился. Он сказал, что и русский царь (Великий государь всея Руси) тоже жаждет торговать с царем Шамшаканом. Ну и, как положено, одарил посланников. Кстати, в основном мехами и моими изделиями. Это было забавно, поскольку меха и так изначально предназначались маньчжурам, а моими изделиями мы их данников и побили. Но политика – удел Хабарова. Я туда не лез. Послушал, и ладно.

Гости, долго кланяясь, пятились задом к своим коням, но, сев на них, скрылись почти мгновенно. Мы же вернулись к печальной церемонии. Честно говоря, отделались мы в тот раз малой кровью: десяток бойцов потеряли да с полсотни раненых. Конечно, жалко каждого. Но дауров полегло не меньше тысячи. Сколько их сгинуло от ран, даже предположить страшно. Да и союзники наши потеряли сотен пять. Спасали щиты, брони, выучка, оружие огнестрельное выручало. Но это здесь, а как дальше пойдет, сказать трудно.

Добычу мы взяли изрядную. В хорошо сделанных куяках (бронях на монгольский манер) были теперь все. Обзавелись и саблями в придачу к привычным топорам. Тканей шелковых множество свертков, серебро, меха, хлебные запасы. Не хватало только пороха и свинца. Мы за битву едва не треть всего запаса израсходовали. Еще пара таких сражений – и останемся мы без огненного зелья.

Щедро расплатились с союзниками. Казаки тоже щеголяли в шелковой одежде, звеня добытым серебром, хвастаясь саблями с искусной насечкой в богатых ножнах.

Держать в городе множество пленных было не особенно разумно. Потому Хабаров отобрал из них самых родовитых и отправил их гонцами с приказом передать, что готов отпустить всех за выкуп. А если дадут шерть, то и за ясак. Уже через несколько дней стали подходить дауры с выкупом. Мехами платили редко, ссылаясь на то, что меха уже отдали богдойцам, как бы не тем самым, которых мы с честью отпустили.

Зато платили серебром. Частью слитками, частью монетами с непонятной надписью, скорее всего китайскими. Немного везли и золото.

Пленных воинов отпустили. В городе стало спокойнее. Поначалу я удивлялся, что взятых в плен женщин даже не пытались выкупить. Потом вспомнил, что в степной традиции (а в этом плане дауры были степняками монгольского корня) женщина – имущество, а выкупались люди, то есть воины. Казаки активно пользовались этим имуществом. Правда, не только утоляли самцовое естество, но пользовали их в качестве портних, прачек и для тому подобных женских дел. Впрочем, кто-то брал даурок и себе в жены. Других девок в Приамурье они не видели, а вернутся ли живыми, пока не знал никто.

В городе Гуйгудара пробыли больше месяца. Отходили от битвы, залечивали раны, пополняли припасы. Хабаров отправлял отряды вниз по Амуру и по реке Зее, где, по словам пленных, жили дауры. Казаки занимались привычным делом: собирали ясак, приводили под шерть. Делали так, как могли. Где-то мирно, а где-то и совсем не мирно.

К сентябрю Хабаров смог отправить караван с ясаком в Якутск. Кроме мехов, серебра и прочего отправил он письмо с просьбой прислать пороха, свинца и хлеба – того, в чем войско нуждалось. С караваном отправил своего ближнего человека, Третьяка Ермолаева.