Кузнец Песен

— Порадовал ты меня, служивый. Хорошая у тебя память, крепкая, и голова не соломой набита. Посему не оставлю тебя без царской милости. Жалую чином поручика. Докажи свою отвагу — еще больше пожалую. Завтра будет великий бой.

Белый шатер Пугачева поставлен на крутом берегу. Отсюда виден весь город: дома, амбары, темные сараи, торчат минареты нескольких мечетей, сверкают золотом купола многочисленных русских церквей.

Казань в Среднем Поволжье — главный город. Сюда сходятся все дороги, здесь находятся губернатор, контора адмиралтейства, торговый магистрат и губернская тюрьма.

— Возьмем Казань, двинемся к Нижнему Новгороду и Мурому, оттуда недалеко и до столицы, — заговорил Пугачев. — Слушай меня, православный народ, слушайте марийцы и татары и люди других народов! Ежели хотите увидеть хорошую жизнь, не робейте завтра в бою. Одолеем врага, получите без всякого выкупа земли и леса, будете свободными людьми отныне и вовеки веков!

Возгласы одобрения встретили его слова.

На следующее утро, только развиднелось немного, пугачевцы пошли на приступ. Погода все эти дни стояла сухая, жаркая, все высохло. Тысячи ног подняли пыль на окрестных дорогах и тропах, и пыльным туманом заволокло все вокруг.

Толпы мужиков, волжские бурлаки, потрясая топорами, вилами, самодельными пиками, шагают к виднеющемуся вдали городу.

— Вперед!

— Круши! Бей господ!

Идут пугачевские отряды, впереди на конях скачут командиры. Вот совсем рядом с Акпаем проскакал на высоком белом жеребце Пугачев. На нем красный казацкий кафтан, через плечо — алая орденская лента.

Пугачев направлялся на Арское поле. За ним скакали десятка два верховых, ближние старшины.

Из близлежащих дубрав показались толпы пугачевцев. Перед ними ехали возы с сеном. В сене были спрятаны пушки и огненный припас.

Вот пугачевцы подошли совсем близко к редутам, защищавшим подходы к Казани, вмиг раскидали сено, вытащили пушки и открыли огонь по врагу.

Мендей со своим отрядом вел бой против солдат, засевших в окопах возле губернаторской дачи. В его отряде было немало старых солдат, поэтому они сражались по всем правилам: продвигались перебежками, скрывались от пуль за деревьями, ложась на землю. А мужики, размахивая косами и цепами, бежали, как стадо, и пули солдат косили их.

Против Арского поля расположилась батарея казанского гарнизона. Около десятка орудий, изрыгая пламя, палят по наступающим ядрами и картечью, не давая приблизиться к окраине города.

Густая многолюдная толпа повстанцев то наступает, то откатывается, оставляя на поле убитых и раненых.

Марийцы Акпая наступали со стороны кирпичного завода. Иные бегут за командиром, не обращая внимания на свистящие пули, иные жмутся к стенам сараев, которые все-таки защищают от обстрела.

Ямбатыр, как только загрохотали пушки и засвистели пули, спрыгнул в какую-то яму, прижался лицом к земле, зашептал молитву:

— Ой, боги и их ангелы, спасите и помилуйте меня, оставьте душу живу…

Яныш более догадлив: он в сторону не убегает и вперед не лезет, все время прячется за чьей-нибудь спиной.

Между заводом и городом местность изрезана глубокими оврагами. По этим оврагам марийцы скрытно подошли к самому городу, оставив позади отряды дворянского ополчения и гарнизонную артиллерию.

В то же время пугачевцы, пробившись сквозь артиллерийский огонь, овладели батареей.

Пугачев во главе конного полка ворвался в Суконную слободу. Суконщики и другие ремесленники, ждавшие пугачевцев, тотчас же присоединились к ним.

Словно половодье хлынула в город повстанческая армия. Генерал-губернатор Потемкин заперся в кремле за высокими каменными стенами. Там же отсиживался и архиепископ Вениамин.

Крепки стены казанского кремля, их не взять ни топором, ни пулей. Пугачев приказал подвезти орудия.

Акпай спешит по улицам к проклятому месту, к тюрьме. Он знает, что много невинных томятся там.

Бревном выбили дверь, топорами сбили запоры с камер, потому что стражники с ключами сбежали.

Из тесных вонючих клетушек, шатаясь, выходят арестанты. Одни радуются, смеются, другие плачут, иные так ослабели, что не могут сами стоять на ногах, их поддерживают под руки.

Из глубокой ямы подняли седого лохматого старика. Сумасшедше озираясь вокруг, он упирается, не хочет идти.

— Не пойду! Я не виноват! Кто присудил? — бормочет он.

— Свобода! Свобода! — кричит черноусый казак-пугачевец, угодивший в тюрьму после разгрома Пугачева под Оренбургом.

Крики, ликование, смех, слезы…

Еще шел на улицах бой, еще пугачевцы сражались под стенами кремля с отступающими воинскими командами, когда Яныш забежал в первую же попавшуюся церковь, толкнул молившихся у алтаря дьякона и сторожа, взбежал на амвон к выпалил из пистолета вверх, в тяжелое золоченое паникадило.

Потом ворвался еще в одну церковь, здесь он побил, порушил, что попалось под руку и побежал дальше.

В каком-то барском доме, брошенном обитателями при приближении пугачевцев со всей обстановкой и всеми вещами, Яныш порубил барские тонконогие стулья, сложил костер и запалил:

— Ишь, как живут, проклятые! Ну ладно, больше так жить не будут!