Квадратное время

– Со мной вообще неинтересно, – развел руками я. – В детстве бегал в школу да на запруду с дружками в маленькой деревушке с аппетитным названием Пироги. Батя там фельдшером работал, а мать и не помню толком, померла она, когда братика рожала. Потом, уж когда война началась, отцу службу предложили в Кременчугском лазарете, мы туда и переехали, пошел в Александровское реальное на основное отделение{78}. Дальше замятня пошла в полный рост, сперва трамвай ходить перестал, а там то немцы, то петлюровцы, то деникинцы. Еще товарищ Сталин приезжал как-то с делегатами конгресса Интернационала, но трамвай все равно не починили. В двадцатом, как раз за пару лет до выпуска, нас переименовали в ФЗУ, так я стал слесарем-электриком. Поработал учеником в вагоноремонтных мастерских два года, интересно было, и место пророчили, да ушел на «трикотажку», уж на полную ставку, деньги шибко нужны были. В те года батя здоровьем резко сдал, уволили его из водолечебницы имени Дзержинского. А как он помер, – я со всем возможным правдоподобием шмыгнул носом, – подался я к тетке в Одессу, там ее муж, нэпман из видных, меня живо к приятелю на жестяно-баночный завод определил.

Во время моего рассказа Бабель успел изрядно поскучнеть, верно, из-за полного отсутствия всяких следов героики в моей рабочей биографии – специфика электромонтажного ремесла его явно не прельщала. Однако noblesse oblige[5] – радушную улыбку он сохранил, рюмки наполнил и в первую же паузу произнес тост:

– Ну, со знакомством!

– С удовольствием! – торопливо поддержал я.

Но сразу после прокатившегося в сторону желудка пойла решил все же добить собеседника жизненной рутиной:

– Вот под Рождество взбрела дядьке блажь, говорит: дам я денег на учебу в самой Москве тебе и свояку, у того как раз жена от чахотки померла в прошлом году, хорошо хоть детей прижить не успели. Но с условием, чтоб годков через пять непременно вернулись помогать в артели. Проводил нас по высшему разряду, соседи, поди-ка, год судачить будут. Да и с собой кое-что подкинул от щедрот…

– Прямо-таки вернулись? – мигом ухватился за нестыковку Айзек.

– Да откупился он от нас просто, – не стал запираться я. – Хотел просто так спровадить куда подальше, но тетка не дала, добрейшей она души человек.

Между тем официант, строгий как британский гвардеец на параде, подал обед.

Начинался он превосходной серо-зернистой икрой, затем следовал изысканный рыбный салат и отличное мясное рагу с острым соусом. На первое – борщ со свининой и белой кляксой сметаны, к нему шли пирожки с мясом, капустой, яйцами и зеленым луком. Второе блюдо оказалось двойным – нежная бескостная стерлядь и птица с овощами и гарниром из картофеля. На десерт фруктовый пудинг и блины с компотом, да еще, вероятно в качестве прелюдии к ужину, хлеб, масло и сыр.

Насыщаться мне Бабель не мешал, а вот наливал исправно, и я скоро понял, в чем его сила – он не только умел как никто слушать, но и здорово насобачился, глядя прямо в глаза, задавать вопросы с подковыркой – простые на первый взгляд, а пять раз подумаешь, что ответить. То про лошадиные стати поинтересуется, явно из разряда понятных каждому деревенскому мальчишке, затем походя пистолеты разных марок сравнит или слово-другое по-немецки или по-французски ввернет{79}. Заодно незнание мной окрестностей Одессы прокачал на все сто, с юмором и издевкой описав чуть не два десятка местечек, в которых он присматривал участок под дачу.

Каждое мое «не помню» и «не знаю» в отдельности можно было легко списать на случайность. В самом деле, не обязательно фельдшеру иметь в хозяйстве конюшню, а ребенку времен Гражданской разбираться в наганах. Однако в сумме мое незнание вполне могло набрать критическую массу для подозрений. Будь выпитая Айзеком порция водки грамм на двести меньше, быть бы мне «расколотым» как латышскому шпиону, не помогли бы профильные знания электротехники. Сейчас же собеседник просто жонглировал словами в привычной манере, не пытаясь углубить несуразности. Однако ближе к десерту по «жемчужине у моря» и изученному мной лишь издали консервному заводу стало очевидно – тему надо кардинально менять, а то и вовсе прекращать беседу, тем более что после съеденного голод мне не грозил как минимум сутки.

Поэтому я выпалил самое идиотское, что пришло в голову:

– Сложно было «Конармию» написать?

– Все ж узнал, значит… – Очки Бабеля укоризненно блеснули. – Тебе в самом деле так понравился мой слог и сюжет или просто по моде?

Надо признать, в школе вычурные красивости текстов я воспринимал скорее как информационный шум. Точнее, потешался со всей циничностью воспитанного интернетом акселерата над учительницей, разбирающей на детали фразы типа: «Когда суббота, юная суббота кралась вдоль заката, придавливая звезды красным каблучком…»

Но вслух, разумеется, с жаром воскликнул совсем иное: