Квадратное время

И тут меня как холодной водой окатило: несмотря на громкие слова, серые деревенские мужики так и остались для Айзека «ими» – чужими и непонятными. Он совершенно не против самого по себе раскулачивания, процесс для него вполне справедлив, более того, он не особенно жалеет попавших под грабеж крестьян. Скорее, как рачительный хозяин, он искренне недоумевает: почему прогрессивные идеи с газетных передовиц привели в реальной деревне к небывалому разгулу дикости и зверства? За что селяне убивают своих любимых «лошадок»?

Через пять-восемь лет в семье Ежовых он будет точно так же аккуратно и добросовестно разбираться: «Почему? За что?» Хотя обязан был, как храбрый боец Конармии, свернуть карлику-наркому шею в тихом семейном кругу. Не смог…

Так лучше бы остался, на радость родственникам и детям, в Париже да написал обличительно-загадочный роман, как Булгаков или Замятин. Или, на худой конец, пустил честную пулю в висок в разладе с самим собой.

Заслужил ли Бабель свой расстрельный подвал?

Но вместо злых обличительных слов я лишь бессильно констатировал исторический факт:

– Голод ведь настанет через год-два, лютейший, великий голод. Траву и трупы колхознички жрать будут.

– Ой, ну не пугай только, – грустно, но с глубоким пониманием изнанки жизни улыбнулся Айзек. – В Гражданскую и похуже случалось, а тут мужики вытянут, земля-то от нас покуда никуда не сбежала! А если что не так – поможем, вон ты же наверняка статью товарища Сталина читал.

– «Головокружение от успехов»? – на всякий случай уточнил я. И, спохватившись, добавил энтузиазма: – Очень, очень дельно написано!

– Вот и не надо паниковать! Великие дела, знаешь ли, завсегда через грязь и кровь идут, однако партия во всем разберется, да что там – уже разобралась. Нет ничего страшного, наоборот, даже в плохом можно хорошее сыскать, вот, к примеру, третьего дня нарком земледелия товарищ Чернов писал в газете, что впервые за всю свою тяжкую историю русский крестьянин поел мяса досыта.

– Ну если сам нарком… – Я постарался, чтобы сарказм не просочился в мои слова, но получилось плохо.

К счастью, Бабель был совсем не в том состоянии, чтобы обращать внимание на интонацию. По крайней мере, прощался со мной он очень тепло, с объятиями и многословными приглашениями на ипподром, где он обещал рассказать о лошадях все-все и даже познакомить с жокеями, если, разумеется, я надумаю поставить червонец-другой.

Я возвращался в купе не торопясь, чуть пошатываясь от выпитого. И в железнодорожной полифонии многочисленных стрелочных переходов удаляющегося Киева вместо успокаивающего «чучу-чу-чух, чучу-чу-чух» тяжелых двухосных тележек СВПС мне вновь послышалось звонкое барабанное «та-та-та, та-та-та» старого трехосного вагона. Совсем как два года назад…

Глава 6 Сильные умирают первыми

Кемперпункт, зима 1928 года

(28 месяцев до рождения нового мира)

Выгружали наш этап весело и без затей.

Просто выгоняли вагон за вагоном на заснеженную вырубку железнодорожного тупика где-то за Кемью и выстраивали в колонну по пять человек в ряд. Мешкающих подгоняли разухабистым матом и пинками, с особым шиком напирая на присказку «Здесь вам власть не советская – здесь власть соловецкая».

Первый раз проявление местного юмора меня рассмешило, я даже пробормотал вполголоса:

– Хрен редьки не слаще.

Однако после многократного повторения охраной фраза заиграла всей полусотней оттенков черного.

Именно с ней на губах конвоир мог легко влепить тяжелым, обутым в калошу валенком в лицо упавшему, отобрать чемодан, раскидать его содержимое по снегу или содрать приглянувшуюся шапку. Скорее всего, мог и убить любого, но до этого не дошло: все ж красноармейцы – не чекисты.

Напротив, они позволили тем каторжанам, кто послабее, сложить тяжелые баулы в приданные сани – к заболевшим и умершим в дороге, не мешкая всех пересчитали пятерками и повели, то и дело беззлобно покрикивая извечное: «Подтянись, шире шаг!»

Много времени дорога не заняла.

Уже километров через пять я увидел высокий забор и вышки часовых, а еще чуть погодя утоптанная дорога уперлась в громадные ворота, над которыми чернели казенные буквы: УСЛОН. Чуть ниже аббревиатура раскрывалась точнее – «Кемский распределительный пункт»{87}.

Притихла даже вечно задиристая и бодрящаяся шпана.

«Неужели они боятся?» – мелькнула у меня мысль.

– Abandon all hope, ye who enter here[6], – продекламировал идущий рядом Михаил Федорович и добавил с напускной бравадой: – Не дрейфь, парень! Мы еще проверим, жаркие ли угольки в этом аду!

Внутри лагеря нас выстроили на «Невском проспекте» – начинавшемся прямо от ворот широком, зачищенном от снега до досок проходе между бараками.