Квадратное время

Собственно, пайка хоть и отвратительна, но не так и скудна, протянуть на ней до весны и открытия навигации на Соловки можно без катастрофического ущерба здоровью. Однако карьера работяги-коня из оруэлловского «Скотного двора» почему-то меня не вдохновила. И главное, на проклятых островах – тоже не санаторий с усиленным питанием. Скорее уж наоборот. Прав, ей-ей, как же был прав Князь Гвидон, когда настойчиво предостерегал меня от общих работ.

Жилой барак, в который распределили меня для поселения, не поражал воображения. Можно сказать – то же самое, что и вагон, только вход не с торца, а через коридорчик-тамбур посередине, да еще раз в пять длиннее, вдвое шире, а сплошные, полные людей нары тянутся не в три, а в два ряда{91}. Несмотря на мороз, дверь распахнута настежь, однако дышать совершенно нечем. Тошнотворное амбре застарелого пота, гниющих ран и мозолей, кислых, волглых тряпок, вонь от полупереваренной трески, мерзкий махорочный дым… Все смешалось в липкий туман, сквозь который с трудом пробивался свет пары слабеньких электрических лампочек. Последнее достижение цивилизации пользуется популярностью, вокруг толпятся голые зэка с бельем в руках – не иначе выискивают вшей, чтобы кинуть их в горящий зев железной бочки-печки.

Удивительное дело, но местные начальники вплоть до командира барака, или как тут принято говорить – роты, далеко от коллектива не отрываются. Спят себе в торце, щелеватая перегородка из горбыля да без двери – вот вся их защита от мести арестантов, которых они всего лишь час назад подгоняли более чем реальными угрозами.

– Издевались еще, сволочи проклятые, к вшивым засунули! – чуть слышно пробормотал я сквозь стиснутые зубы.

На секунду представил себе возмездие в виде банки отборных паразитов, незаметно закинутой в командирское отделение, и с недоумением понял, что данный жестокий теракт ничуть не умнее или серьезнее подкладывания кнопки на стул учительницы. Иначе говоря, то, что недавно казалось мне смертельной обидой, невыносимым надругательством над скудными арестантскими правами, по местным понятиям тянет лишь на безобидную шутку с новичками.

А свирепые надсмотрщики суть заложники заведенной сверху системы. Сумевшие встроиться в чекистскую вертикаль изворотливые добряки-циники или до бесчеловечности злые твари, реально готовые убивать за любую мелочь… Но при этом все равно свои, родные!

Почему? Как произошла метаморфоза?

В Шпалерке ситуация выглядела предельно просто. Есть мы – есть они. С одной стороны решетки – надзиратели и чекисты, с другой – их жертвы, попавшие в жернова следствия за какую-нибудь чепуху, а то и совсем случайно…

Сбивая с мысли, над лагерем забился нервный дребезг рынды – подвешенного на цепи куска рельса. Тут же усталое бормотание барака нарушилось диким исступленным ревом выскочившего на середину командира роты:

– На поверку становись!

Бедные мои барабанные перепонки!

С нар нехотя полезли арестанты. Никто не торопился, не иначе старожилы привыкли к накачке децибелами до полной нечувствительности.

– Кого [нецензурно] специально просить надо? Выгоню к [нецензурно] снег жрать, вши тифозные! – Начальник не скупился на посулы для поднадзорного стада. – Пасть [нецензурно] захлопнули! Улыбочку на морды [нецензурно] и стоять смирно, раз попали в лагерь особого [нецензурно] назначения! – И особо выделил высоким, едва не сорвавшимся на сипение голосом: – Невиновных тут [нецензурно] нет!

Где-то я это уже слышал…

Ведь это Высоцкий те же слова рявкнул в «Месте встречи» от имени Глеба Жеглова! Великий артист сделал все так мощно и убедительно, что я не раз вспоминал фильм в тюрьме, надеялся, дурак, что «там» во всем разберутся и обязательно выпустят меня на волю, как выпустили ложно обвиненного в убийстве старого микробиолога{92}.

Весь сюжет фильма вдруг перетряхнулся в моей голове. Блестящий ум, бескорыстие и отчаянная смелость – все это, безусловно, важно, но… Но совершенно недостаточно для настоящего человека.

– Глебушка, а ведь ты бы тут к месту пришелся! – пробормотал я.

Ведь не кто иной, а именно Жеглов, по существу, является тем самым сталинским палачом. Для него не существует ценности человеческой жизни, свободы, переживаний.

Да что там…

Совсем скоро на СССР накатит волна чудовищных репрессий, где именно Жегловы отличатся неслыханными злоупотреблениями! Всякое отсутствие моральных сомнений делает таких страшным орудием в руках обезумевших вождей{93}.

Нет невиновных…

Какая сволочь вознесла эту глупость в ранг безусловной аксиомы?!

Да тут едва ли не все – от последних беспризорников до высших иерархов церкви – сосланы во внесудебном порядке! То есть постановлением коллегии или совещания при ОГПУ, местной тройки по борьбе с контрреволюцией или прочим особым порядком.