Квантор существования

Машенька же и вовсе не мыслила свою нынешнюю жизнь без этих встреч-свиданий, без милого своего Яна, человека, загадочного и сурового порой, но единственного и безоговорочно любимого. И нежное сердечко ее, чуткий и верный барометр, подсказывало, замирая стрелкой на "ясно", что мужчина, так искренне любимый ею, тоже сделался слугой жестокой Венеры, даже и против своего желания. И принял какое-то решение относительно нее, Маши, и теперь это решение выполняет. Машенька, с истинно женской мудростью, откуда что берется!, события не торопила, а терпеливо выжидала. Как каждый чистый и неискушенный жизнью юный человечек, только-только нащупывающий в лабиринте событий свой единственный путь, Машенька ниоткуда не ждала лихой беды, потому как ни разу по-настоящему беды испытать ей не довелось, а ждать и представлять неведомое трудно, если не невозможно. Для нее собственные юность и неопытность и были самыми надежными залогами спокойствия и душевного здоровья. Любовь в представлениях Машеньки мало чем отличалась от тех счастливых романов, развивающихся по классическим канонам галантной литературы, читанных ею в недалеком прошлом и казавшихся ей эталоном любовных отношений. Ведь было и обязательное вызволение рыцарем своей дамы из рук разбойников, и изысканное ухаживание без постельных притязаний, и почти театральное объяснение в испытываемых чувствах. Оттого, поглотивший ее мысли и воображение Ян вытеснил из Машенькиной головы былую осторожность.

Балашинский в этом смысле тоже не составлял исключения. Как и всякая другая подлинная любовь, его чувство к Маше, которое он упорно продолжал именовать "увлечением", постепенно дополнялось беспокойством и заботой о благополучии дорогого существа. Тогда и был выдан Машеньке связной номер телефона, конечно, не самого Балашинского, попросту не имевшего мобильной связи и не желавшем таковую иметь, а доверенного лица Макса Бусыгина. Макс был предупрежден, хотя и без подробностей, но в случае непредвиденном передал бы что надо тому, кому надо.

Свидание втроем нисколько не обескуражило Машеньку. Напротив, давно имелась у нее мечта узнать своего любимого и с другой, "домашней" стороны, взглянуть на дом его и близких его, этот дом образующих, быть в этом доме представленной и принятой, но просить о приглашении Яна Маше не хотелось. Пусть додумается сам, сам захочет и сам скажет. Тем более, что Максима, Макса Бусыгина она уже видела и знала. И оттого не испытывала неловкости, смело и приветливо посмотрела, даже и руку протянула:

– Здравствуйте, Максим, – и увидела, что тому приятно ее узнавание, тем более по имени, которое Маша и слышала только один раз, а все же запомнила.

– Здравствуйте, Маша, – сказал в ответ Макс. Он тоже запомнил ее имя, еще бы не запомнить, если с утра до вечера в большом доме только и пересудов, что о загадочной девушке хозяина. А поскольку лишь Сашок и он удостоились чести лицезреть эту неведомую Машу, то и от расспросов было не уйти. Макс и отвечал, конечно, в рамках дозволенного. Ни то, ни се, девушка как девушка, совсем еще молоденькая, руки-ноги и все, что полагается на месте. На вопрос "красива ли?" только пожимал плечами, хотя с первого взгляда на Машу решил, что та определенно хорошенькая. А это со стороны Макса, совершенно женским полом не интересовавшимся, было полновесным комплиментом.

Разговаривали будто бы наспех, стоя у машины, у открытой до упора задней дверцы. Макс тактично не стал мешать, сел за баранку и включил погромче стереосистему. Демонстрация безучастия, собственно, предназначалась исключительно для Маши, Макс сквозь стекло и музыку не пропускал мимо ушей ни звука. С его-то абсолютным слухом "вампа"!

На улице стояла холодина, Машенька прятала предусмотрительно носик в высокую стойку воротника серебристой финской пуховой куртки, чтобы не покраснел и не засопливился. Сморкаться при Яне в платок, пусть и безупречно чистый, ей не хотелось. А с Балашинского ноябрьский промозглый холод был как с гуся вода. Как ходил в неизменном кожаном плаще и без намека на головной убор, так и стоял сейчас, словно на дворе май месяц, и даже руки не прятал в карманы, а был он без перчаток.

– Маша, ты извини меня, но гулять сегодня не получится, – слегка наклонив голову, словно бы извиняясь, сказал Балашинский. Уже третий день, как они были на" ты", но Маша еще не обвыклась. Когда приходилось обращаться ей к Балашинскому, то стоило немалых сил не запнуться на этом "ты", хотя именно такое обращение было ей сладостно и приятно.

– Ничего, не страшно. После обеда порадую физкультурника своим приходом. Я уже, наверное, сто лет в манеже не была. А у тебя, наверное, дела?

– И очень важные. Я заехал потому, что не мог хоть на минутку тебя не повидать, – Балашинский сказал и сам опешил от своей откровенности. И постарался отчасти оправдаться в собственных глазах, – к тому же, надо было тебя предупредить, что все отменяется. Чтобы ты напрасно не ждала на морозе.