Квантовый возраст

Юрий Борисович рассказывал, что Берия время от времени устраивал приемы в честь арестантов. Столики на шестом этаже сдвигались в банкетный стол в виде буквы «П», и Берия, стоя в барственной позе у дверей в столовую, приветствовал гостей.

«Стол накрывался необычайный, — рассказывал Юрий Борисович, — с икрой, с балыками, с фруктами. Когда гости были в полном сборе, Берия становился во главе стола и начинал говорить. Говорил он обычно почти что ласковым голосом, вроде того, что, мол, „вот, я хочу посоветоваться с вами, как мы будем работать дальше, не нужны ли новые кадры, и если нужны, то какого именно профиля, с этим проблемы не будет. Давайте, забудем сегодня неприятности и будем веселиться. Сегодня вы мои гости и чувствуйте себя легко и свободно“. И вот, однажды после доверительной речи Берии вдруг подходит к нему Бартини. Я опешил. Бартини был моим другом и, кроме меня, общался еще только с двумя-тремя арестантами, и все. Очень был замкнутый. Он подошел к Берии, вскинул красивую, гордую голову и сказал: „Лаврентий Павлович, я давно хотел сказать вам, что я ни в чем не виноват, меня зря посадили“. Он говорил только за себя, у нас было не принято говорить от имени групп. Как изменилось лицо Берии! Благодушное выражение хозяина сменилось на хищно-торжествующее. Он подошел к Бартини мягкими шагами и сказал: „Сеньор Бартини, ну конечно, вы ни в чем не виноваты. Если бы были виноваты, давно бы расстреляли. А посадили не зря. Самолет в воздух, и вы на волю, самолет в воздух, и вы на волю!“ И он показал рукой, как летит самолет в воздухе, и даже приподнялся на цыпочки, чтобы самолет летал повыше. Нам это тогда казалось смешным, и мы хохотали здоровым арестантским смехом. А на второй день даже Махоткин молчал за столом».

Юрий Борисович сидел за одним столиком с Робертом Бартини, Карлушей Сциллардом и Васей Махоткиным. Бартини и Махоткин были несовместимы, а им предстояло пройти вместе и КОСОС, и Омск, и не одну еще тюрьму. Бартини, всегда замкнутый, ушедший в себя, говорил мало и почти никогда не разговаривал за столом. А Махоткин, задира и весельчак по натуре, был неудержим:

— Карлуша, а Карлуша, — начинал Махоткин, — ты зачем в Россию приехал?

— Подсобляать…

— Подсобляать, а ты Достоевского читал?

— Читааль.

— А ежели читааль, то чем же ты тут подсобить мог? Роберто, у тебя сын есть?

— Есть, — не подозревая подвоха, строго отвечал Бартини.

— Так вот, скажи своему сыну, что, когда в чужой стране заваруха, не лезь.

Как-то Махоткин притащил «Родную речь» для младших классов (где он ее взял, осталось тайной) и начал громко читать оттуда рассказ о мальчике Васе, который всегда мечтал стать пилотом. Мальчик вырос, поступил в пилотскую школу, и мечта его исполнилась: он стал сильным и смелым полярным летчиком, и даже есть остров в Ледовитом океане, названный именем этого мальчика. Рассказ кончался словами: «Так будем же все, как Вася Махоткин!» «А Махоткин-то сидит!» — весело заключил герой рассказа.

Карл Сциллард, венгерский математик, был в числе тех паломников, которые стремились в Советскую Россию, хотели здесь жить и работать. Сциллард приехал сюда с женой и совсем крохотной дочкой. Они жили в Ленинграде и были счастливы. Теперь, в заключении, он о них ничего не знал. Связь с внешним миром каралась строжайшим образом.

Самый драматический случай со Сциллардом произошел во время войны, когда туполевское КБ было эвакуировано в Омск. На тамошнем заводе (арестанты жили в одном из заводских цехов) бани не было, и их возили раз в неделю в городскую баню. Обычно к ночи — подальше от людских глаз. Однажды Сцилларда в бане забыли. Он сам не помнил, как это случилось. Помнил только свой панический ужас, когда понял, что ни своих, ни конвойных, ни крытого фургона нет. Он стал прохаживаться перед баней в надежде, что за ним вернутся. Но за ним не возвращались. И он решил добираться самостоятельно. Дороги не знал. Спросить нельзя, у него сильный акцент, который можно спутать с немецким. Он решил отыскать милиционера, все-таки защитник, и во всем ему признаться. А когда увидел его у трамвайной остановки, испугался, а вдруг не поймет, тогда он попался — это побег.

Так он бродил по городу, пока не решил, что пойдет к окраине и обойдет город кругом. То, что завод был на окраине, они знали. И во время этих блужданий он то и дело заглядывал в окна — это было настоящим прикосновением к домашнему теплу. И вдруг в полуподвальном окне он увидел свою жену — она умывала дочь над тазиком. Потом она вытирала личико девочки полотенцем. Он не помнил, как нашел в себе силы выпрямиться, пойти дальше, но он выпрямился и пошел дальше. Завод Карлуша нашел. Ничего ему не было, даже легкого наказания. Тюремное начальство к тому времени уже хорошо разбиралось, с кем имеет дело. А Карлуша двое суток ни с кем не разговаривал, почти ничего не ел, а потом, когда немножко отошел, рассказал все Румеру. Они были очень близки.