Квантовый возраст

«В начале весны 1946 г. я был направлен на работу в авиационное конструкторское бюро Главного конструктора Бартини Роберта Людвиговича. Там меня определили в бригаду вибраций самолета, начальником которой был профессор Румер Юрий Борисович. В Казанском университете, физико-математический факультет которого я окончил, имя Румера было хорошо известно: наши учителя горячо рекомендовали студентам монографию Ю. Б. Румера „Введение в волновую механику“ и книгу Блеквуда и Хетчинсона „Очерки по физике атома“, переведенную Фейнбергом, под редакцией Ю. Б. Румера. Зная, что Ю. Б. Румер — один из крупнейших физиков СССР, я предстал перед ним не без робости. Юрий Борисович расспросил меня обо всем, что касается анкетных и биографических данных. Далее он интересовался, у кого и чему я учился. Моими ответами на вопросы, касающиеся знаний по физике, он остался, кажется, не совсем довольным. Потом он объяснил мне мои обязанности как инженера бригады.

Как я выяснил с течением времени, бригада занималась не только расчетами вибрации самолета. Главный конструктор Бартини был ищущим человеком, интересующимся перспективой развития авиации, человеком, полным идей. Юрий Борисович был правой рукой и научным консультантом Главного конструктора. Но дело не ограничивалось одними консультациями, бригада занималась не только расчетами, но и исследованиями в области вибраций, в области аэродинамики и решением многих задач, возникающих в процессе проектирования. Я довольно легко включился в эту работу и с радостью узнал, что пять лет тайшетской тайги не стерли из моей памяти знания, полученные в Казанском университете, по механике и математике.

Не прошло еще много времени с начала моей работы в бригаде, как Юрий Борисович спросил меня, не хочу ли я заниматься теоретической физикой. Я, конечно, охотно согласился и начал заниматься изучением книги Ландау и Лифшица „Теория поля“.

Времени для этого было предостаточно. Мы работали по 10 часов в день. КБ находилось на окраине города, на берегу залива. Территория завода примыкала к роще, называемой почему-то Карантином. В летнее время мы ходили в обеденный перерыв на берег купаться и загорать. В первый же год нам выделили небольшие земельные участки, где можно было выращивать овощи. Днем отдыха было воскресенье. Библиотека КБ была небогата, мало было журналов, хотя по настоянию Юрия Борисовича выписывали ряд физических журналов (в том числе ЖЭТФ и „Phys. Rev.“).

Итак, условия для занятий теоретической физикой были, и я начал с „Теории поля“. Юрий Борисович был удивительным педагогом. Мое изучение курса Ландау сопровождалось экскурсами в историю физики. Попутно Юрий Борисович рассказывал и о своих исследованиях в этой области. Вскоре я узнал, что он уже давно занимается созданием единой теории поля. В тот период его жизни эта тема была главной в его научной деятельности.

Юрия Борисовича тяготило отсутствие среды, в которой он мог бы обсудить вопросы, над решением которых работал. Наконец, выход из этого положения он усмотрел в том, что может использовать меня в роли оппонента. Он рассказывал мне о решении той или иной задачи, над которой работал, и просил меня без стеснения задавать вопросы всякий раз, когда я чего-то не понимаю. Смело возражать, когда считал что-либо неправильным. Далее я излагал тему так, как понимал. Эти обсуждения велись вечерами, после работы. От меня требовалась самая острая придирчивость ко всему рассказываемому им, высказывание сомнений, вопросов. Юрий Борисович стремился к предельной ясности и строгой логической последовательности изложения. При работе над единой теорией поля я служил предметом апробирования. В силу моих возможностей я принимал участие в выводе ряда формул и решении задач. Юрий Борисович много и неустанно работал. Он был оптимистом и надеялся вернуться в строй, так как близился конец срока заключения, и он возвращался не с пустыми руками. Помнится, однажды он мне предложил готовить диссертационную работу. Его более чем удивил мой отказ и еще более мотивировка отказа. Будущее мне представлялось в минорных тонах. Это произвело на Юрия Борисовича угнетающее воздействие. Мне осталось лишь сожалеть, что так необдуманно нарушил его душевное равновесие. Несмотря на это, он пытался настроить меня оптимистически. Он был исключительно начитанным человеком, в пользу оптимизма приводил множество примеров, даже из произведений восточных классиков. Он владел множеством языков, в том числе и восточных. Знал наизусть отрывки из шедевров восточных поэтов. Он пытался освоить и татарский (мой родной) язык и выучил несколько татарских песен.

Среди сотрудников КБ самым близким ему человеком был начальник бригады аэродинамики, математик Сциллард Карл Степанович. Он много общался с Бартини. Очень хорошо относился к талантливой молодежи, помогал ей.

Время шло… Подошел и конец срока заключения Юрия Борисовича. К сожалению, он не смог вернуться в свою родную Москву, а был сослан на поселение в Красноярский край. Я с ужасом думал о его судьбе, о том, как он будет жить в тайге (мне-то она была знакома). Далее наш коллектив был переведен в Москву, и я до конца 1951 г. работал там. По окончании срока я тоже был направлен на поселение в Красноярский край, в Бугучарский район. Узнав адрес Юрия Борисовича, я писал ему письма, получал ответы. Возвращаясь из поселения в Казань, в 1955 г. я остановился в Новосибирске и встретился с Юрием Борисовичем и Ольгой Кузьминичной. Их жизнь налаживалась, чему я был очень рад. Юрий Борисович звал меня к себе в аспирантуру, но в Казани меня ждали беспомощная мать и бабушка. Кроме того, я был уже женат, мы ждали ребенка. Надо было устраивать жизнь».