Квартира

А уже позже, в зрелые годы, Фролов почему-то счел, что дядя Яша устыдился собственной натуры. Стало казаться, что слезы, которые он лил, были слезами стыда и унижения и что такова закономерная реакция на разоблачение.

Но в тот день Вова ни о чем таком не думал — его просто парализовало видение плачущего великана. Он стоял столбом, пока дядя Яша собирался с силами. Тяжело дыша, тот высморкался в платок, кинул его на столик и сказал:

— Ты бы тоже шел домой. Нечего тебе здесь делать.

И Вова, как дурак, послушался. А мог бы остаться. Мог бы в кои-то веки поговорить по душам, не таясь и не стесняясь. Ему ведь было уже не пять и не семь, а двенадцать. В двенадцать лет уже должны быть какие-то мозги, чтобы сообразить, как поступать по совести.

Так он говорил себе следующие тридцать лет, снова и снова прокручивая в голове тот день и обжигаясь виной за бездействие. Дома его встретила мать и с порога накинулась с обвинениями. Как в тумане, он слушал монолог о Тимуре. Как это гадко и низко — идти на поводу у дяди-Яшиных дружков, и как все эти люди — Тимур отчего-то подразумевался во множественном числе — потеряли всякий стыд, раз приходят средь бела дня.

Пытаясь сбежать от нее, Вова зашел на кухню и накачал примус. Потом водрузил на него тяжелый чугунный чайник. Мать продолжала говорить, но слова теперь долетали до него запоздало. Он хорошо расслышал только последнюю фразу:

— …и чтоб ты больше не смел к нему ходить.

Сбросив оцепенение, Вова повернулся к матери.

— Ты что, шутишь?

— Нет, я последний раз тебе говорю, что запрещаю ходить к Яше. Изволь послушаться хотя бы раз! Я, в конце концов, твоя мать.

Вову захлестнула страшная обида и, не сдержавшись, он выпалил:

— Ты мне никто. Меня дядя Яша воспитал.

Вдруг мать замахнулась и влепила ему оплеуху. Это было не больно — больше унизительно. Он стоял, прижав руку к щеке, безмерно удивленный материной реакцией: еще никогда при нем она не теряла самообладания.

* * *

Всю неделю от дяди Яши не было ни слуху ни духу, и в пятницу после школы Вова решился навестить его еще раз. Он застал в коммуналке картину разгрома. Дверь в комнату была распахнута, внутри царил страшный бардак: на полу натоптано, книги разбросаны, ковры скручены в рулон.

В коридоре Вове встретился озлобленный дед. Он презрительно буркнул, что Яшку забрали.

— Куда? — растерялся Вова. — Когда?

— А я знаю? Утром вроде. Пришли люди в форме. Что я, без мозгов — лезть им под руку.

Вову охватило смятение. Нужно было куда-то бежать и что-то делать. Он подумал о Тимуре, но понял, что не знает его адреса в Ленинграде. Смутно припомнил, как проехать к Тимуру на дачу, но дача была далеко.

Отчаявшись, Вова зачем-то побежал к матери на работу. Мать вышла из кабинета в коридор, выслушала его с непроницаемым лицом и тихим голосом напомнила:

— Я же велела туда не ходить.

— Да, но дядя Яша… там его вещи…

— С вещами и без тебя разберутся.

— Но надо ведь узнать, что произошло! Сходить в милицию, поговорить там с кем-нибудь…

— Хорошо, я схожу. А ты будь добр, иди домой.

Она развернулась на низких каблуках и скрылась за дверью кабинета. Он остался в коридоре, чувствуя, как вокруг сжимаются стены, как воздуха становится меньше и грудь стискивает холодный обруч.

Дядю Яшу забрали. Но как, почему, зачем? Он ведь не бандит, не злодей, даже не пьяница. Что и кому он мог сделать? Охваченный тревогой, Вова вернулся к дому дяди Яши, взлетел вверх по лестнице и замолотил в дверь. Дед открыл ему и снова разразился проклятиями, но Вова, не слушая, скользнул в комнату и остолбенел на пороге.

Ковров уже не было. Роскошный граммофон, по обыкновению стоящий у окна, куда-то пропал. На полу лежали осколки разбитой чашки из прелестного бело-голубого сервиза. Вова достал из шкафа дорогое зимнее пальто дяди Яши, забрал его любимую кружку, шкатулку с часами и цепочками. Потом выволок из книжных завалов коробку с пластинками и подшивкой журнала «Нива». Все это добро он потом тащил по улице, скрючившись под весом вещей. На него оглядывались. Какой-то сердобольный дядечка в кепке согласился помочь и дотащил коробку до квартиры Фроловых.

Вова спрятал все, что нашел, под кровать в своей комнате, и спрятал очень вовремя — как раз вернулась мать. Она зашла в квартиру и села на стул в коридоре, чтобы снять туфли.

— Ну? — спросил Вова. — Сходила в милицию?

— Арестован, — холодно ответила мать и посмотрела на Вову исподлобья. Ему показалось, что глаза матери торжествующе блеснули. — Будут судить по статье сто пятьдесят четыре а.

— Что?.. По какой еще статье?

— Сто пятьдесят четыре а, — повторила мать, как будто это все объясняло.

Ночью Вова плохо спал, мысли путались. На другой день прогулял половину уроков в школе — просто не мог сосредоточиться. Сбежав из школы к полудню, он отправился в районную библиотеку и сбивчиво объяснил, что ищет свод законов с перечнем статей.

— Это для стенгазеты. Против… э-э… хулиганства.

— Ладно, — нехотя сказал библиотекарь и встал из-за стойки. — Идемте за мной.