Квартира в Париже

Поднявшись на свою площадку, Эстель помедлила у распахнутой двери Рашель. Ноги сами понесли ее в опустевшую квартиру, обходя разбросанные второпях книги и одежду. На столе в тесной кухоньке оказался идеально подрумяненный торт со вставленным посередине огарком свечи, так и не дождавшейся, когда ее зажгут.

Пол был усеян осколками сброшенных со стола тарелок, а в стороне кверху дном валялся раскрытый футляр от скрипки. Останки инструмента виднелись рядом, сохранился даже розовый бант на грифе. Онемевшими руками она собрала обломки, сложила в футляр и защелкнула замки. Оставив его на столе, подняла с пола деревянную шкатулку, тоже перевязанную розовой лентой.

Она сняла ленту со шкатулки и открыла ее. На бархатной подушечке уютно устроились два эмалевых овальных кулона с вкраплениями из трех крохотных сверкающих камешков в ряд пониже середины. На ярлыке виднелась гравировка: «Рашель и Авиве. С любовью от Эстель».

Не устояв на ногах, она опустилась на стул, и долго сдерживаемые рыдания наконец вырвались наружу. Уронив голову на сложенные на столе руки, она попыталась отдышаться, борясь с распирающей грудь истерикой, от которой сводило живот. Ведь можно было спрятать и Рашель, и Сержа с Ханной, но теперь уже слишком поздно. Поздно. Поздно.

Давно могла бы догадаться, ведь автобусы, планшеты со списками фамилий – все это готовилось загодя. Наверняка кто-то проболтался, а она, столько времени проведя среди фашистских офицеров и их прихвостней, так ничего и не заметила. Что толку от ее стараний, если они не помогли спасти близких ей людей?

Эстель скрючилась за столом, сотрясаясь от бурных безудержных рыданий и ничего не видя вокруг от застилающих глаза слез. Но мало-помалу в глубине души зародилось какое-то новое чувство, расходясь по всему телу и проясняя мысли.

Она считала, что чувство ненависти ей знакомо. Говорят, необузданная ненависть затмевает разум и мешает трезво мыслить, но это новое чувство, охватившее ее целиком, оказалось настолько чистым, что все окружающее стало гораздо яснее: цвета казались ярче, звуки резче, детали отчетливей. А еще возникла непоколебимая уверенность, что она скорее умрет, чем позволит столь многое у нее отнявшим фашистам добраться до прячущихся в квартире людей.

Закрыв шкатулку, она положила ее в карман халата и подняла футляр для скрипки. Встала на подкашивающиеся ноги. Подхватив в углу кухни вместительную плетеную корзину, с которой Рашель ходила на рынок, она быстро и осторожно обошла квартиру, собирая все, что могло пригодиться: книги с яркими обложками и картинками, вырезанную из дерева собаку, вязаную куклу и одежду Авивы, сколько влезло.

Вернувшись в комнату, она обыскала выдвинутые в беспорядке ящики стола Сержа, но ничьих документов не нашла. Кто-то уже все перерыл вверх дном, то ли сам хозяин, то ли полицейские – не определить. Но те документы, которые они нашли, были изъяты или уничтожены.

Она прислушалась, нет ли за дверью шума или голосов, но весь дом погрузился в какую-то нездоровую тишину.

Эстель было направилась к выходу, но вдруг замерла у самого порога, заметив на полу одинокую фотографию Рашель с Авивой, скорее всего сделанную перед самой войной. Подруга сидела на диване, держа девочку на коленях, и обе смеялись в объектив.

Она спрятала фотографию в карман, вместе со шкатулкой, и вышла из квартиры Уайлеров, бесшумно прикрыв за собой дверь. Эстель не обольщалась надеждой, что полиция или фашисты, а то и те и другие сюда не вернутся. Все они стервятники, падкие на сокровища, которые могли остаться в квартире. Постоянно в поиске новых жертв. И она никак не сможет им помешать.

Но те секреты и жизни, что спрятаны у нее в квартире, им никогда не отнять.

Глава 9

Габриэль

ПАРИЖ, ФРАНЦИЯ, 28 июня 2017 года

Коллекция, которую Габриэль и Лия извлекли из тайника в гардеробной, просто поражала воображение, оказалась настолько захватывающей и удивительной, что Габриэль был уверен: ничего подобного ему в жизни уже не попадется.

Определить владельца картин, расставленных в спальне, было невозможно, но если они принадлежали кому-то одному, тот человек обладал весьма тонким чувством прекрасного. Сейчас у спинки в ногах кровати стояла работа Писсарро, а рядом с ней Моризо. На туалетном столике примостилась картина Кирхнера и, как подозревал Габриэль, чуть ниже, на стуле – Хеккель.

Габриэль взглянул на женщину в центре комнаты, озирающуюся кругом с каким-то странным выражением лица. Возможно, беспокойства. Или опасения. В любом случае, что-то мешало Лии разделить с ним восторг первооткрывателя, до сих пор будоражащий кровь.

– Повторюсь, ничего подозрительного здесь не вижу, – заявил он, отрываясь от любования Писсарро. – Насколько я помню, в каталогах краденых или утраченных эти картины не числятся.

– Спасибо, но не стоит так стараться меня успокоить.

Габриэль вздохнул.