Квартира в Париже

– Я столько раз падала с чертова коня, что счет потеряла, – грустно засмеялась Софи. – Оказывается, лошадь – это тебе не механизм, с которым сноровка нужна. Считай, норов в чистом виде.

– Хорошее описание, – криво усмехнулась Эстель.

– Скучаю по мужу. Как же без него тоскливо, – дрогнувшим голосом призналась Софи. – Просто сил нет.

Эстель отложила фотографию в сторону и взяла ее за руки. Словами горю не поможешь. И не стоит забывать, что Эстель не единственная, кто потерял близких.

Софи судорожно вздохнула.

– Даже не ожидала, что так быстро начну забывать его лицо. Боюсь совсем забыть. Каким он был. Его улыбку, смех, голос.

– Не забудете.

– А вдруг?

Эстель отпустила Софи и принесла авторучку со стоявшего неподалеку небольшого письменного стола.

– Напишите.

– Что?

– Напишите на обороте то, что хотите ему сказать.

Софи нерешительно потянулась за ручкой, а потом отодвинула в сторону одеяло вместе с винтовкой и положила фотографию перед собой.

– Не знаю, что сказать.

– Вот уж от вас такого не ожидала.

Софи хотела усмехнуться, но смех застрял в горле. Сняла колпачок и нажала пером на кончик пальца, пока не получилась клякса. Потом перевернула фотографию, занеся ручку над светлым прямоугольником, склонила голову и что-то быстро нацарапала. Закончив и неторопливо закрыв перо колпачком, она положила ручку рядом с фотографией.

Эстель собрала фотографии и бумаги, разложенные на палисандровом столе, и сложила в конверт, оставив лишь свидетельство о рождении и удостоверение личности.

– А теперь положите эту фотографию к остальным, – тихо предложила Эстель, протягивая конверт. – Запрем все наши тайны в том чемодане. А когда все это закончится, сможете забрать.

Софи закрыла глаза и прижала снимок к груди, а потом положила в конверт.

– Вам неинтересно, что я написала?

– Мне это знать незачем. Вы ведь писали только мужу и больше никому.

В наступившей тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов над камином да хлопаньем двери где-то на нижнем этаже, Эстель положила конверт на стол и, приглаживая рукой клапан, спросила севшим голосом:

– Неужели со смертью легче смириться, чем с пропажей?

Софи не ответила, только откинулась на спинку стула и подняла глаза к затейливой лепнине на потолке.

Эстель провела ладонями по лицу, мысленно ругая себя за малодушие.

– У меня не осталось ни одного дорогого человека, все куда-то… пропали. Лучшая подруга, что была вместо сестры. Тот, кого любила словно отца. Мужчина, которому так и не успела отдать всю свою любовь. А теперь еще Авива. Каждое утро открываю глаза, и хочется верить, что они просто где-то затерялись, но рано или поздно вернутся домой. Но все надежды тут же разбиваются о суровую реальность: нет, не вернутся. Никогда. Их больше нет.

– Память о пропавших неразделима с надеждой, которая приносит утешение вместе с болью, – Софи закрыла глаза. – Понимаю, вы надеетесь на иной ответ, но при мысли о погибших и пропавших душа болит одинаково. И время ничего не лечит.

Софи угадала. Эстель ждала другого ответа.

– Но мы-то пока никуда не пропали, и их жертва не должна стать напрасной, – прошептала Софи, открывая глаза. – Значит, негоже сидеть сложа руки, надо бороться. Другого выхода нет.

Эстель откашлялась и резко поднялась. Софи снова оказалась права. Даже если не доведется больше встретиться с Рашель, Сержем, Авивой или Жеромом, это не повод сидеть без дела.

Она взяла конверт и потянулась за винтовкой, которую Софи тут же подала без единого слова. Все это Эстель отнесла в потайную комнату, спрятала в чемодан и вернулась, плотно прикрыв за собой шкаф. Софи стояла перед камином, разглядывая висящее над ним полотно.

– Ненавижу эту картину, хоть и шедевр, – без особых церемоний заявила Эстель.

– А меня бесит сам сюжет, – ответила Софи. – С чего вдруг Поликсена должна пожертвовать собой? Просто в голове не укладывается.

– Ахилл сам виноват, а крайней выставили ее.

– Наверное, меня больше всего раздражает, как безропотно она принимает свою участь. Только посмотрите, какой у нее вид, просто смирилась с тем, что ее загнали в угол. Так и хочется закричать: «Борись! Дай отпор! Пусть восторжествует справедливость! Твоя судьба в твоих руках!»

– Чтобы жизнь не прошла впустую.

– Согласна.

– Эту картину мама изначально повесила для красоты, – рассказала Эстель. – Но перед войной у меня здесь была другая. Кстати, первая покупка лично для себя. Работа одного норвежца, который умел передать чувства на холсте.

– А почему вы ее сняли?

– Потому что ее героиня ни за что на свете не покорится судьбе. Просто гимн демонстративной дерзости и несокрушимой отваги. – Она помолчала. – А еще потому, что фашисты сочли бы ее декадентством. Не хотелось рисковать.

– Так она еще у вас?

– Да.

– А мне покажете? Хотелось бы взглянуть, как на холсте можно передать бесстрашный бунт и несокрушимую отвагу.

– Может быть.

Эстель подошла к окну и выглянула на улицу.