Квартирантка с двумя детьми

Город был крошечный – разросшееся село, – но для Зои Сергеевны он давным-давно стал центром мира.

Сюда, в этот район, она приехала в девятнадцать лет, после окончания педучилища в Костроме. Где родилась, кто её родители, Зоя Сергеевна не знала. Её вырастили в детском доме, куда попала трёхлетней, весной сорок второго. Может быть, была из эвакуированных детей Ленинграда, может, ещё откуда-то; потом, много десятилетий подряд, она слушала по радио передачи Агнии Барто и Левитана и ждала, ждала, что вот сейчас услышит, что ищут её, девочку по имени Зоя, которая была одета в бордовое пальто, белую вязаную шапочку, у неё родинка на левой руке возле локтя… Берегла сохраненные воспитательницами пальтишко и шапочку, как доказательство, что это она. Но никто её не искал.

Приехала сюда по распределению, была направлена в деревню, учила детей. Вышла замуж, родила двоих сыновей. Три десятка лет жизни крепкой семьей, а теперь – снова одна.

Дальше этого города она была один раз, всё в той же Костроме, на пятнадцатилетии их выпуска. Сюда же ездила часто с мужем – отдохнуть от деревни. Сидели в молодежном кафе, ходили в театр, хоть и любительский, но настоящий, ночевали в гостинице с ванной и унитазом, брали и возвращали в библиотеку книги; здесь Зоя Сергеевна рожала детей, здесь лежала в больнице, навещала в больнице мужа…

Рядом с автостанцией была столовая, и Зоя Сергеевна поела в ней. Когда-то брезговала есть не самой приготовленное, мутило от запаха общественной кухни, и вспоминался детдом, а в последние годы потянуло… Солянка оказалась вкусной, сытной, и второе – куриная грудка с картофельным пюре – но она не доела. Выпила полстакана брусничного морса, посмотрела на часы. Пора.

Вечерний автобус был полон, но стоять не пришлось. Какая-то девушка уступила место.

– Спасибо, – изо всех сил стараясь выказать благодарность, что давалась ей всё труднее, сказала Зоя Сергеевна.

Место оказалось у окна. Внизу шёл обогреватель, и подмерзшим ногам стало тепло, хорошо. Но нашлось, о чём волноваться, – пельмени в сумке наверняка оттаивали. Слипнутся, и потом мучайся с ними…

Отодвинула сумку как можно дальше от обогревателя, подставила кондукторше льготную карточку, чтоб отметила своей пищалкой, и стала смотреть в окно.

Природа у них неживописная. Поля, поля, и лишь в редких колках рощицы березок. Поля поделены снегозащитными полосами из тополей. Сейчас, в декабре, тополя совсем черные, страшные, как скелеты чудовищ.

И всё это до самого горизонта, до самого горизонта. Равнинная Сибирь.

Их село, как и другие здесь, среди полей. Зелени мало, а теперь так вообще серое одноцветье. Скопление сухого дерева и строительного камня.

Попросила кондукторшу остановить ближе к дому. Та поворчала: «Не положено, нам за это выговор», – но сказала, что-то водителю, и тот кивнул. Кондукторша, в свою очередь, кивнула Зое Сергеевне.

Несла сумку и с каждым шагом радовалась всё сильнее: дойдёт, и на этот раз смогла, значит, и ещё съездит, и ещё. Как нормальный, полноценный человек. Гордилась собой, очередной победой над немощью.

Вот уже прясла её поля под картошку – сейчас оно ровно покрыто снегом, а летом почти всё зарастает лебедой и свекольником. Ей картошки много не надо… Вот забор огорода, невысокий, с щелями; вот дотелепалась и до глухого забора, за которым двор.

Свернула к воротам и остановилась: сильно, но мягко, как подушкой по голове, ударила, оглушила перемена – чего-то, что привыкли встречать глаза, недоставало. Этого важного, а может, и главного теперь.

Минуту или несколько секунд, растянувшихся для неё до долгой минуты, Зоя Сергеевна старалась понять, чего же нет.

Не было елки в палисаднике. Была сорок лет, и вот исчезла.

Не веря себе, Зоя Сергеевна медленно подошла к изгороди. На снегу глубокие следы ног и проволоченных веток, зеленело несколько иголок, а на том месте, где росла ёлка, торчал пенёк и желтели крошечки опилок…

Зоя Сергеевна растерянно огляделась по сторонам. Улица была пуста, окна домов темны и безжизненны. Все, даже собаки, часто бегавшие на воле, казалось, попрятались и следили за её бедой. И деревня, ставшая родной за шестьдесят лет жизни здесь, сразу стала чужой, враждебной, опасной.

Глотая едкие слёзы, текущие из глаз не на лицо, а внутрь, в горло, втащилась в избу. Хватаясь за печку, буфет, стену дошла до кровати. Упала на неё. Покатилась то ли в сон, то ли в смерть, но вспомнила, что на полу осталась сумка, а в ней пельмени.

Привыкнув отодвигать болезни, горе, усталость выполнением необходимых и срочных дел, поднялась, разобрала продукты, а потом уж легла. И снова покатилась…

«Печку затопи, – потребовал какой-то, словно снаружи, голос, – вымерзнет ведь, и околеешь».

Но она мысленно отмахнулась: «И пусть теперь. Пора». Лишь натянула поверх шубы край покрывала…

Не околела. Утром стукнули в дверь, а потом та заскрипела. Шаги.

– Тёть Зой… – голос соцработницы Ольги, прозвучавший и испуганно, и будто с облегчением.

Зоя Сергеевна открыла глаза. Поняла, что не спала. В другом каком-то состоянии находилась – не во сне.

Ольга вошла в комнату, повторила: