Квазимодо

Человек слегка поклонился и ответил на незнакомом языке: «Миша. Квазимодо.» Помолчал и добавил уже понятно: «Не бойся, ты в безопасности. Солдаты ушли. И пес тебя не съест, он на диете. Пока… Давай-ка посмотрим, что у тебя там с ногой.»

Чиф

Он незнакомца шел отчетливый запах врага. Квазимодо сильно фыркнул, выгоняя из ноздрей противную вонь замешанного на оливковом масле пота, но та не уходила, липким облаком заполнив весь их, такой уютный, подвальчик. Зачем хозяин притащил сюда этого типа? Хорошо еще, что он ранен… в таком состоянии справиться с ним будет намного легче. Впрочем, справились бы и так… оружия-то на враге не было. Сначала надо парализовать ему правую руку, вон там, у локтя, а потом ухватиться за левую и тащить наружу. Проще простого. Пес снова зарычал, напрягся, низко опустил голову, прикрывая горло, и сделал полшага вперед на прямых ногах.

«Квазимодо! — Мишка ухватил его за пушистый загривок и тряхнул. — А ну кончай! Что это ты так раздухарился? Марш в свой угол! Место!»

Он сердито ткнул рукою в угол. Пес неохотно подчинился. Хозяина надо слушаться, даже если сначала кажется, что он совершает совсем неправильные поступки. Даже если эти поступки кажутся неправильными и потом, пусть даже очень долго. Даже если за эту неправильность позднее приходится платить слезами и страхом, болью и кровью. И хорошо еще, если платит собака — такая уж у нее работа, ничего тут не поделаешь… но иногда случается, что платить приходится хозяину, и это самое ужасное. Нет ничего хуже, чем когда хозяину плохо, а ты, собака, не можешь его защитить. Это уже просто ни в какие ворота не лезет. Потому что на земле есть порядок, и у каждого существа в этом порядке есть свое назначение, и без этого назначения — кому оно, это существо, нужно? Назначение собаки — защищать хозяина и все, этим все сказано, ни прибавить ни убавить. Наше дело лохматое.

Морща нос, Квазимодо лег на свой коврик, но не на бок, и не клубком — лег ровненько, даже не лег, а опустился в позицию низкого старта, чтобы при необходимости можно было одним махом, не теряя ни секунды, выпрыгнуть вперед. И тогда уже, выпрыгнув… Пес еще раз прокрутил в голове правильный порядок действий: сначала зубами выше локтя — сильно, но коротко, а потом — предплечье другой руки и тянуть наружу, к И?????лану… хотя, погоди, почему к И?лану? Нету И?лана, давно уже нету… куда ж тогда?… не важно, там видно будет.

Вот и Илана вспомнил… Давно уже не вспоминал — все случая не было. А тут вот запах врага учуял и вспомнил. Как Илан говорил? -

«Ты, Чиф, уж больно самостоятельный, все лучше всех знаешь. А это неправильно, пес. Заруби на своем длинном бельгийском носу: хозяин всегда прав. Всегда. Понял?»

Понял, понял… Тогда-то пес ему поверил. Ну и кто в итоге прав оказался? Илан или он? Аа-а… то-то же.

Чиф… Это теперь хозяин называет его этим странным длинным словом — Квазимодо, а тогда его звали Чиф, коротко и ясно, а главное — весело. Чиф! Как будто чихаешь. Правда, он не сразу это понял. Сначала он жил вовсе без имени, потому что был щенком, и ничего еще не знал ни о мире, ни о порядке, ни о назначении собаки. Сначала он знал только маму, которая была очень, очень большой. Мама была просто огромной, она занимала собою весь мир… или почти весь. Во всяком случае, Чифу было совершенно ничего не видно из-за ее теплого лохматого бока. Такое положение дел его не устраивало, и поэтому он упорно старался вскарабкаться на маму, чтобы получше рассмотреть те немногие детали, которые составляли оставшуюся от мамы, меньшую часть мира.

Были там еще братья и сестры; они никуда не карабкались, а просто и неинтересно ели и спали, а потом снова ели и снова спали и так без конца. А Чифа еда никогда особо не занимала, то есть занимала, но он никогда не делал из этого культа, вот так, его всегда интересовали совсем другие вещи. Уж больно был он самостоятельный, вот что. Братья и сестры мирно посапывали у мамы под животом, а он все карабкался вверх, отчаянно отталкиваясь от скучного повседневного бытия своими слабыми кривыми щенячьими ножками. Мама, не одобрявшая такого поведения, одним движением носа спихивала его на место и подкрепляла это дело энергичным вылизыванием, как будто рассчитывала очистить неразумного сына от вредных и опасных фантазий. Она-то знала, что торопиться тут решительно незачем и некуда. Но мокрый Чиф, сконфуженно почихав и отдышавшись, упрямо забирался на самый верх сопящей и слюнявой братне-сестринской кучи и оттуда, как из базового альпинистского лагеря, снова и снова приступал к восхождению на свой неприступный Эверест.