Квинтет из Бергамо

— Конечно, уверен, дон Даниэле... ведь это диктует самая простая логика. К несчастью, куда сложней доказать их виновность... Однако если снова обратиться к простой логике, то с этих позиций для меня так и остаются необъяснимыми два факта. Во-первых, почему Тереза выдала мне Кантоньеру, если он и вправду их сообщник? И во-вторых, почему они убили Баколи, если он тоже был их сообщником? И если он действительно был их сообщником, то почему решил их предать?

— В общем, насколько я понимаю, дорогой Тарчинини, вам еще начать да кончить, так что ли?

— Да… дел еще невпроворот. И все-таки я рассчитываю послезавтра все закончить.

— От всей души желаю удачи. А теперь скажите, чем я могу вам помочь?

— Ничем.

— Ничем?

— Посудите сами, дон Даниэле: для меня единственный шанс разоблачить преступников — это делать вид, будто ничего не случилось, и продолжать старую игру... Надо оставить их в покое... пусть себе думают, будто вне подозрений… и вот тут-то я и выложу свои козыри.

— Ma che! А если они опять попытаются вас убрать?

— Риск — благородное дело... Ничего не поделаешь, такая уж у нас профессия, но вы не волнуйтесь, я буду очень осторожен.

Но при всем желании продемонстрировать стоическую отрешенность Ромео не смог утаить предательской дрожи в голосе.

***

Не успев попрощаться с коллегой, Тарчинини тут же заснул мертвецким сном и преспокойно проспал много часов кряду. Когда он наконец проснулся, голова все еще слегка побаливала, но вполне терпимо даже для такого неженки, каким был наш Ромео. И в тиши этой крошечной палаты, опрятной и светлой, веронец принялся размышлять над не дающей покоя загадкой. Как он уже сказал инспектору Чеппо, у него теперь не было сомнений в виновности Кантоньеры и кого-то из семейства Гольфолины, в число которых он, сделав над собой усилие, включил и Терезу. Эта мысль вызывала у него глубокую тоску. Романтик по натуре, он искренне хотел видеть всех преступников не иначе как с бандитскими рожами, и был огорчен, что у столь очаровательной женщины, предмета его тайного обожания, оказалась такая черная душа. Предательство, скрывавшееся за симпатичным на вид лицом, всегда казалось ему верхом вероломства. Бессознательно он уже придумывал Терезе какие-то оправдания. Может, она просто исполняла чужую волю. Ради любви или из страха? Но кто же тогда у них за главаря? Дон Ладзаро? Или, может, дон Марчелло? Да нет, что-то непохоже, чтобы мужчины верховодили в семействе Гольфолина... Стало быть, остается донна Клаудия? Или, может, все возглавляла эта парочка, Марчелло с Терезой? А какое же тогда место во всех этих темных делишках отводилось Кантоньере? Если бы только Тарчинини удалось наконец вспомнить, что же его тогда поразило в том моряке, с которым он столкнулся в дверях заведения Луиджи?..

Около четырех пополудни веронского коллегу навестил комиссар Манфредо Сабация. Не в силах сдержать эмоций и даже прослезившись, бергамец порывисто обнял Тарчинини.

— Когда я узнал... Ах, Боже правый!.. Меня сразу охватили такие угрызения совести! Вы понимаете? Ведь, в сущности, это я... я один во всем виноват! Можно сказать, насильно вырвал вас из вашей спокойной Вероны... Представляете себе, с какими глазами я сообщал бы о вашей кончине синьоре Тарчинини? Даже подумать страшно!

— Ну, мне, знаете ли, это представлять не обязательно, я бы все равно этого не увидел.

— Не понял? Ах, да... конечно... Но она бы с полным правом назвала меня убийцей!

— В том числе и убийцей.

— Не понял?

— Просто в драматических ситуациях Джульетта обычно не очень стесняет себя в выражениях...

— И потом еще дети... Трудно представить, но мне пришлось бы им сказать, что по моей вине они остались сиротами!

Тарчинини не просто увидел эту сцену, он уже полностью переживал их горе.

— Poverelli... Бедняжечки... — каким-то сдавленным голосом простонал он.

— Нет, никогда... — схватил Сабация за руки Ромео, — никогда я не смог бы...