Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 2

– Я никому не запрещаю играть мои пьесы, – ответил он. Мы тут же стали распределять роли между членами нашей молодой любительской труппы. Тут же решался вопрос, кто и как будет ставить пьесу; мы уже поспешили пригласить Льва Николаевича приехать к нам на репетиции; кстати, воспользовались его присутствием, чтобы решить, какой из вариантов 4-го акта нам надо играть, как их соединить между собой, чтобы помешать досадной остановке действия в самый кульминационный момент драмы[219]. Мы наседали на Льва Николаевича с молодой энергией. Можно было подумать, что мы решаем спешное дело, что завтра же начинаются репетиции пьесы.

Сам Лев Николаевич, участвуя в этом преждевременном совещании, держал себя так просто и искренно, что скоро нам стало легко с ним. Его глаза, только что прятавшиеся под нависшими бровями, блестели теперь молодо, как у юноши.

– Вот что, – вдруг придумал Лев Николаевич и оживился от родившейся мысли, – вы напишите, как надо связать части, и дайте мне, а я обработаю по вашему указанию.

Мой товарищ, к которому были обращены эти слова, смутился и, не сказав ни слова, спрятался за спину одного из стоявших около него. Лев Николаевич понял наше смущение и стал уверять нас, что в его предложении нет ничего неловкого и неисполнимого. Напротив, ему только окажут услугу, так как мы – специалисты. Однако даже Толстому не удалось убедить нас в этом.

Прошло несколько лет, во время которых мне не пришлось встретиться с Львом Николаевичем.

Тем временем «Власть тьмы» была пропущена цензурой и сыграна по всей России. Играли ее, конечно, как написано самим Толстым, без какого-либо соединения вариантов 4-го акта. Говорили, что Толстой смотрел во многих театрах свою пьесу, кое-чем был доволен, а кое-чем – нет[220].

Прошло еще некоторое время. Вдруг я получаю записку от одного из друзей Толстого, который сообщает мне, что Лев Николаевич хотел бы повидаться со мною. Я еду, он принимает меня в одной из интимных комнат своего московского дома. Оказалось, что Толстой был неудовлетворен спектаклями и самой пьесой «Власть тьмы».

– Напомните мне, как вы хотели переделать четвертый акт. Я вам напишу, а вы сыграйте.

Толстой так просто сказал это, что я решился объяснить ему свой план. Мы говорили довольно долго ‹…›.

Помню еще случайную встречу с Львом Николаевичем Толстым в одном из переулков близ его дома. Это было в то время, когда он писал свою знаменитую статью против войны и военных[221]. Я шел с знакомым, который хорошо знал Толстого[222]. Мы встретили его. На этот раз я опять оробел, так как у него было очень строгое лицо и глаза его спрятались за густые нависшие брови. Сам он был нервен и раздражителен. Я шел почтительно сзади, прислушиваясь к его словам. С большим темпераментом и жаром он высказывал свое порицание узаконенному убийству человека. Словом, он говорил о том, что написал в своей знаменитой статье. Он обличал военных, их нравы с тем большей убедительностью, что в свое время он проделал не одну кампанию. Он говорил не на основании теории только, а на основании опыта. Нависшие брови, горящие глаза, на которых, казалось, каждую минуту готовы были заблестеть слезы, строгий и вместе с тем взволнованно-страдающий голос.

Вдруг из-за угла скрещивающихся улиц, как раз навстречу нам, точно выросли из-под земли два конногвардейца в длинных солдатских шинелях, с блестящими касками, со звенящими шпорами и с шумно волочащимися саблями… Красивые, молодые, стройные, высокие фигуры, бодрые лица, мужественная, выправленная, вышколенная походка, – они были великолепны. Толстой замер на полуслове и впился в них глазами, с полуоткрытым ртом и застывшими в незаконченном жесте руками. Лицо его светилось.

– Ха-ха! – вздохнул он на весь переулок. – Хорошо! Молодцы! – И тут же с увлечением начал объяснять значение военной выправки. В эти минуты легко было узнать в нем старого опытного военного ‹…›.

М. Ф. Мейендорф Страничка воспоминаний о Льве Николаевиче Толстом

Было это в январе 1895 года. С моей младшей сестрой я была приглашена недельки на две к моему дяде Адаму Васильевичу Олсуфьеву, в его подмосковное имение, сельцо Никольское[223] ‹…›.

Вдруг получаем мы письмо от двоюродной сестры; она пишет: «Не приезжайте. К нам хочет приехать Лев Николаевич Толстой; он приезжает к моему отцу, чтобы отдохнуть от поклонников, и поэтому во время его посещений мы уже никого не зовем». Надо сказать, что вся семья дяди была в самых дружеских отношениях с семьей Толстых. Легко понять наше огорчение, а затем и нашу радость, когда другое письмо от дяди гласило: «Приезжайте, только ведите себя просто, не как поклонницы, не лезьте с вопросами, не надоедайте».

И вот мы в старинной усадьбе, занесенной снегом и окруженной большим старинным парком с прочищенными дорожками.