Лабиринт

— Уважаемые пассажиры, рады приветствовать вас на борту самолета Боинг 737, выполняющего рейс по маршруту Москва-Красноярск…

Заученный текст стюардессы вызывал раздражение, лучше бы взлетали уже. Я стучал пальцами по подлокотнику и, то и дело, заглядывал в окно. Хотелось преодолеть уже эти чертовы тысячи километров и оказаться на месте. Фразу Макса про зеленоглазого друга я уловил сразу. Речь шла о нашем товарище по кличке Фосфор. Его прозвали так за очень специфичный зеленый цвет глаз. Каждый раз, когда он принимал на душу лишнего, рассказывал, что бросит ко всем чертям эту бандитскую столичную жизнь, вернется в родной город и пойдет отмаливать свои грехи в Успенский монастырь. Я сразу понял, куда нужно направляться. Понятия не имел, как и когда Макса занесло в Красноярск, но лететь нужно было точно. На месте разберусь.

Конечно, я мог ошибаться, только внутри все вопило о том, что я на верном пути. Все верно, запрятать нужную информацию в пределах города — практически то же самое, что отдать ее Беликову прямо в руки. Не стоит так же забывать, что любой из нашего окружения мог оказаться предателем. Несмотря на жесткие проверки и постоянный контроль мы всегда думали о худшем. Хочешь мира — готовься к войне. Никакого чертового оптимизма. Всегда будь готов к чужому дыханию за своей спиной. Завибрировал сотовый, мельком глянул на часы на своем запястье — минута в минуту. Не сомневался, но каждый раз проверял, насколько точно выполняются мои указания.

— Да, Русый. Я не на месте сейчас. — Ни одна живая душа не знала, куда я направляюсь. Любой риск нужно свести к минимуму.

— Все сделали, все под контролем.

— Карина дома?

— Да, конечно.

— Следить за каждым шагом. Из дома — ни ногой. Ни на какие истерики не обращать внимания. За Фаиной так же.

— Сделано уже.

— С Дариной что?

— Тоже под контролем.

— А сынок Беликова? Смотри, чтобы без лишних телодвижений там. Если что — обезвредить. Не мне вас учить. Но живым он нам нужнее… пока что.

— Все понял, Андрей Савельевич.

— Все, Русый. Отключаюсь. На связи.

Я отключил телефон и заказал выпивку, пытаясь унять нетерпение, чувствуя себе в ловушке под названием "наберись терпения и жди". Ждать всегда тяжело, особенно если впереди — неизвестность и нулевая гарантия результата. Это можно сравнить с надеждой, которая, стоя на лютом морозе, сбрасывает сейчас последнее захудалое платье. Не выжить ей, шансы нулевые, но пока она здесь — ты и сам еще можешь дышать.

Я не имею сейчас права на сомнения. Не имею. Потому что это выход, который я обязан найти. Обязан. Иначе… никаких иначе, бл***. Я найду этот гребаный компромат и засуну его Беликову в глотку. Пусть давиться им, проклиная Воронов и ту секунду, когда наши пути пересеклись. Он не понимал, с кем связался. Не с очередной шайкой, группировкой или братками, свихнувшимися на бандитской романтике. Это все ширпотреб. Мыльный пузырь, который лопается от первой же иглы опасности. Беликов со своей низкой душонкой не мог знать, что такое настоящая преданность. Неподдельная. Которая не зависит от личной выгоды. Которая вопреки. Абсолютная. И, в чем я был уверен, взаимная. Это та сила, которую не сломать. И это то чувство, которое не каждому дано испытать.

Я не представлял пока, что буду делать, когда самолет приземлиться в Красноярске, но сейчас меня больше раздражало то, что я вынужден столько часов просто сидеть, маринуясь в бесконечных потоках мыслей, которые становятся особо острыми и тревожными в этом долбаном замкнутом пространстве. Но выбора нет… Боинг взлетел и я сделал первый облегченный вздох… наконец-то.

* * *

Сойдя с трапа самолета, ощутил на себе взгляд. Еще до того, как заметил его. Такие вещи словно чувствуешь кожей. Как прикосновение, которое сейчас последует. Меня узнали. Позже понял, почему не мог сообразить сразу, кто это — меня сбила с толку монашеская ряса. Я приблизился к мужчине, и он, кивнув в сторону черного ауди, пропустил меня вперед. Мы шли молча, а я еле удерживал улыбку, пока он не открыл дверцу, приглашая меня внутрь.

— Ну здравствуй, Граф.

— Фима, ну ты и вырядился. А вообще, черный к тебе к лицу, — я рассмеялся, наблюдая, как помощник Макса подбирает подол рясы до пояса. Эта картина выглядела настолько нелепо, что оставаться серьезным было невозможно.

— Не смейся, Граф, я себя чувствую гребаным клоуном во всей этой херне…

— Раб Божий Серафим, вам же, вроде, положение не позволяет материться. Грешим… ой, грешим.

Он и сам рассмеялся, понимая, как все это выглядит со стороны.

— Выдвигаемся, нам еще в келью мою попасть надо. Попробуй другим объяснить, что там грехи посерьезнее не намечаются… А то воздержание, знаешь ли…

— Иди к дьяволу, Фима, ты не в моем вкусе. Заводи, давай. Время не ждет.