Лабиринт

Томи в это время возилась у большой жаровни в своей комнате, расположенной немного дальше по коридору. Древесный уголь, похожий на круглые продолговатые сухари ки, раскалился докрасна. Жаровню разожгли, чтобы просушить новую кожу, натянутую на большой цудзуми. Шестым чувством Томи угадывала, что после утаи Мунэмити сегодня обязательно будет играть на своем любимом инструменте. Она не знала только, что именно он будет исполнять,— на это ее интуиции не хватало. Он решил исполнить те же «Громы и молнии». Закончив утаи, он тут же взялся за цудзуми. Удары звучали все чаще и громче и вскоре превратились в грохот. Оседлав черную тучу, сопровождаемый драконом, мчится дух-громовержец к императорскому дворцу. Страшный гром сотрясает чертоги, и от ударов молний раскалываются стены. Разгневанный дух губернатора Сугивара врывается во дворец и обрушивается на мечущихся в панике врагов, Тэндайский настоятель тво-рит молитвы, прося Будду унять разгневанного громовержца. Он молится в тронном зале, а дух устремляется в императорские покои. Настоятель бежит туда, громовержец бросается в летний дворец. Настоятель начинает молитву в летнем дворце, а громовержец бушует в грушевом и сливовом покоях. Все яростнее становится схватка верховного божества с беснующимся духом опального наместника, и все более громко, страстно и скорбно звучит музыка цудзуми.

«Там! там!..» — раздавались характерные для цудзуми резкие звуки, похожие на удар молнии в дерево. Эти звуки, которые музыкант, казалось, извлекал не из барабана, но из своей страдающей души, вырывались из дома и гулко разносились в ночной заснеженной сомэйской роще.

Чем сильнее Мунэмити бил в барабан, передавая торжество божественной силы над мстительным духом, тем легче у него становилось на душе, и в спальню он вошел уже спокойный, с просветленным лицом, словно сам только что избавился от терзавшего его злого духа.

Томи подала ему ночное кимоно из белой английской фланели, потом сама переоделась в кимоно с короткими рукавами и узким пояском.

Строго соблюдая приличия, они не садились есть за один стол. Но спать ложились в одну постель — здесь они были равноправными.

Ложе было роскошным, одеяла, крытые голубовато-зеленым узорчатым шелком, великолепны. Мунэмити не выносил рядом с собой чужого дыхания — это тоже была одна из его причуд, и поэтому футоны лежали на расстоянии чуть не в два метра. Однако циновки между постелями были застланы одеялом из верблюжьей шерсти, и получалась большая общая постель. Когда начинались жаркие дни, стеганые одеяла заменялись простынями. Как и во всех старинных домах, строители которых прежде всего думали о внушительности, а потом уж об удобствах, небольших комнат в доме не было. Спальня Мунэмити была метров тридцати. В такой огромной комнате можно было стелить широкую постель, но если бы не великолепная золоченая многостворчатая ширма, отгораживавшая ее со стороны изголовья от раздвижных дверей, ведущих в коридор, спальня казалась бы пустой и неуютной.

Так или иначе, но две старшие служанки, стелившие эти постели, не могли с ними управляться с той легкостью, с какой это делают бои в отелях. Зато им не нужно было заботиться ни о котацу ¹¹⁰, ни о грелке для ног. Даже в самые сильные холода хозяин не пользовался грелками.

Несмотря на свой возраст, Мунэмити был еще в полной силе. Однако ни с какой другой женщиной, кроме Томи, у него не было любовных связей. Объяснялось это не столько его постоянством, сколько крайней брезгливостью. Сама мысль о прикосновении к непривычному для него обнаженному телу была ему противна. Даже после близости с Томи он всегда вставал с постели, шел в ванную, где стояла газовая колонка и всегда была горячая вода, окунался в ванну и только после этого засыпал.

Натянув до подбородка легкое, но теплое пуховое одеяло, Мунэмити неожиданно засмеялся и проговорил:

— Забавная все же штука!

Томи лежала лицом к нему. Она уже начала засыпать. Мягкий свет ночника, стоявшего у изголовья на высокой подставке, и отблески золоченой ширмы падали на ее свернувшуюся под одеялом фигуру.

Услышав смех Мунэмити, она вздрогнула и, моргая глазами, тревожно спросила:

— Что вас так рассмешило? Вы напугали меня.

— Ничего. Я просто вспомнил, какие крутые лестницы в Золотом храме¹¹¹. Ты, наверно, тоже помнишь?

— Помню, конечно. Ведь мы ездили туда в позапрошлом году.