Лабиринт

В тот год осенью Мунэмити специально ездил в Киото, чтобы посмотреть там Мандзабуро в пьесе «Сотоба Комати» ¹¹². Томи тоже ездила с ним. Вновь после долголетнего перерыва они осматривали достопримечательности города и побывали в Золотом храме. Три яруса этой высокой пагоды соединены по вертикали двумя узкими, совершенно отвесными лестницами. Каждый раз, когда Мунэмити осматривал храм, ему особое удовольствие доставляла мысль, что когда-то вот по этим лестницам, точно акробаты, карабкались вверх и спускались вниз и Есимицу Асикага ¹¹³ и Сэами. Он сказал это Томи, и они тогда вместе посмеялись. Сейчас Мунэмити почему-то вдруг снова вспомнил об этом. Подобные скачки мысли были характерны для Мунэмити, и почти всегда это было связано с театром Но.

Он преклонялся перед Сэами, а Сэами любил своего покровителя сёгуна Ёсимицу, и поэтому, чтя память великого драматурга, Мунэмити чтил и его господина. Он отвергал взгляды митоской школы¹¹⁴, которая объявила Асикага изменником. Тем более что митосцы и деда Мунэмити обвинили в предательстве и натравили на него убийц. Враждебное отношение Мунэмити к этой школе было тоже одной из его тайн.

Старик Инао, у которого всегда обращение к прошлому было связано с близким ему искусством чайной церемонии, говорил, что Мунэмити и Мандзабуро — это Тайко и Рикю. Со стороны сравнение казалось верным, но по существу было ошибочным. Отношения Мунэмити и Мандзабуро не были отношениями господина и слуги или учителя и ученика.

В детстве Мунэмити был слабым, болезненным ребенком¹¹³ и страдал нервными припадками. Старуха няня стала приучать его петь утаи и танцевать, видя в этом своего рода лечебное средство. Затем было решено пригласить учителя пения и танцев. Выбор пал на отца Мандзабуро — Минору Умэвака, знаменитого актера театра Но, который был связан с покойным отцом Мунэмити, тоже питавшим большую склонность к этому виду искусства. С тех пор Мандзабуро стал для Мунэмити близким человеком, без которого он не мог обходиться. Обоим мальчикам тогда еще не было и десяти лет, но Мандзабуро уже начинал выступать на сцене. Он унаследовал талант отца, затмившего своим дарованием и популярностью всех других актеров школы Кандзэ. Рано проявившаяся одаренность мальчика обещала расцвести в настоящий талант, к тому же он был старшим сыном Умэвака, так что ему предстояло блестящее будущее. Он часто приходил с отцом на уроки к Мунэмити, и мальчики подружились. Тогда Мандзабуро был для Мунэмити просто товарищем в детских играх, но кто знает, быть может, если бы не пример и влияние юного приятеля, Мунэмити, несмотря на свои прекрасные задатки, никогда бы не достиг такого высокого мастерства, которое сейчас почти равняло его с лучшими профессиональными актерами театра Но. Чарующая непринужденность, с какой Мандзабуро держался на сцене, грациозность движений и вся его изумительная техника подстегивали самолюбие Мунэмити, которому с детских лет были присущи настойчивость и дух соревнования. Мунэмити понимал, что , все это не только дар природы, но и результат строжайшей дисциплины и упорного труда. Он преклонялся перед другом, готовым ради искусства на любые жертвы, и стремился ему подражать. Пример Мандзабуро способствовал воспитанию воли Мунэмити, для которого вначале обучение искусству Но было не большим удовольствием, чем если бы его пичкали рыбьим жиром. Мандзабуро стал как бы молочным братом Мунэмити по искусству. Они были и друзьями и соперниками, товарищами в играх и товарищами в занятиях. Со временем они стали самыми близкими друзьями. И хотя один из них покровительствовал другому, отношения их были более бескорыстными и возвышенными, чем отношения Тайко и Рикю. С тех пор как Мунэмити отвернулся от общества и театр Но стал для него единственной отрадой в жизни, в Мандзабуро он видел свою главную моральную опору. Только с ним он держал себя просто и, < только наслаждаясь его игрой, забывал о высокомерном озлоблении, которое свило себе прочное гнездо в его сердце.

«Бесподобно! — говорил он себе, потрясенный игрой Мандзабуро.—Пока на свете существуют подобные вещи, стоит жить!» И в такие минуты его уединенная жизнь, которая сочилась подобно каплям воды в темной пещере и втайне тяготила его, начинала ему казаться чуть ли не прекрасной.

Мандзабуро был для него, пожалуй, самым близким человеком, если не считать Томи. Но и для Томи, платившей ему самоотверженной заботой за любовь, оставались недоступными тайники его души, и для Мандзабуро сокровенные мысли Мунэмити были книгой за семью печатями. Да если бы даже Мунэмити и попытался рассказать ему о своем душевном состоянии, вряд ли друг мог бы его понять. Скорее всего, он бы просто растерялся, почувствовав, что речь идет о чем-то серьезном и неприятном.