Читаем Лабиринт полностью

Кончиками пальцев с бледно-розовым лаком на холеных ноготках Тацуэ вытянула из вазочки соломинку и принялась вертеть ее. Потом взглянула на большой рот Мидзобэ, на его подстриженные усики, похожие на прилипшую под самым носом щепотку табаку, и рассмеялась. Засмеялся и Мидзобэ вслед за ней.

Незаметно Тацуэ перевела разговор на общих знакомых и стала расспрашивать о приятелях художника, одновременно с ним бывших в Париже. Как бы мимоходом она спросила и о женщине, которую, по слухам, там оставил Кунихико Инао.

— У нее от него ребенок? Это верно?

— Верно. Дочка. Теперь ей уже пять лет. Хорошенькая девочка. Похожа на Полину.

— Так эту особу зовут Полина? А чем она теперь занимается? Натурщицей стала?

— Почему натурщицей? Она ведь певичка. И большей частью выступала в кабаре. А почему вас вдруг заинтересовал господин Инао?

Не выпуская изо рта матросскую трубочку, Мидзобэ повел в воздухе своим коротким носом, как охотничья собака, почуявшая дичь, и ухмыльнулся.

— Он бывает теперь на танцевальных вечерах у тети Масуи, и я с ним там познакомилась,— ответила Тацуэ и с самым простодушным видом продолжала: —А вдруг Инао вздумает на ком-нибудь жениться, и тут, как снег на голову, эта женщина, да еще с ребенком! Недурная будет сенсация для газет! — с невинным видом сказала она.

— Ну, для такой сенсации незачем кого-нибудь тащить из Франции. Красоток, брошенных Инао, и в Японии достаточно. Материалов о его похождениях найдется сколько угодно. Да кто же решится его ославить? Все так и смотрят ему в рот, вернее, в карман, в том числе и газетчики...

Мидзобэ не договорил, увидев Кидзу, который поднялся по лестнице с каким-то молодым человеком и направился к столику наискосок от них. С Кидзу художник был знаком по «Токио ниппо», так как делал для этой газеты иллюстрации.

— Алло! Кидзу-сан!—приветливо крикнул Мидзобэ, обрадовавшись возможности прервать смущавший его разговор. Ведь как ни крути, а это попахивало сплетней... Вдруг дойдет до Инао!..

Кидзу, уже собиравшийся сесть за столик, повернулся к Мидзобэ и сразу перевел взгляд на Тацуэ. Изобразив на лице приятное удивление, он выпрямился и подошел к ним

— Господин Кпдзу из «Токио ниппо»,— представил его Мидзобэ.— Что? Вы уже знакомы?

— С господином Кидзу из «Токио ниппо» я еще не знакома,— улыбаясь, сказала Тацуэ.— Давно вы в этом амплуа?

— Нет. Я еще там новичок,-— ответил Кидзу, блеснув своими безукоризненно ровными и белыми зубами, которые особенно выделялись на его смуглом лице.

Тацуэ вспомнилось время, когда он с Канно часто приходил к ним играть в теннис. Тогда Кидзу был веселым, беспечным студентом и казался совершенно равнодушным ко всяким идейным спорам. Любопытной фигурой был этот Кидзу — всегда в затрепанной студенческой куртке, с полотенчиком через плечо, изящный, худощавый, с гладкой тугой кожей на лице, быстрым, острым взглядом и энергичной, решительной речью. Он и сейчас, кажется, не переменился.

С места в карьер Кидзу сообщил о блестящих отзывах, полученных на рисунки Мидзобэ, и о намерении редакции командировать его куда-то с одним из репортеров для зарисовок с натуры. Все это он проговорил быстро, четко. В нем чувствовалась не только расторопность, обязательная для всякого молодого журналиста, но и какая-то врожденная ловкость и находчивость.

— Кстати,— обратился он к Тацуэ,— в прошлом месяце я заходил к вам. Но дальше вестибюля меня не пустили.— И он рассказал, что бой, которому он вручил свою визитную карточку корреспондента газеты, даже не пошел о нем докладывать, а ответил, что госпожа Тацуэ в отъезде.

— А вы приезжайте не для интервью, а в гости, и вас всегда любезно примут,— с шутливой важностью заявила Тацуэ. И уже по-дружески, но не без тайного смысла добавила:— А вы, Кидзу-сан, тоже изменились.

— Вы находите?—снова улыбнулся Кидзу, делая вид, что он не понял намека.— Надеюсь, не так сильно, как Канно-сан?

— Возможно. Но у Канно сейчас такая нудная и нелепая работа, от которой действительно можно зачахнуть. Вы с ним виделись?

— Встретился на днях. После того как он уехал к себе на родину, о нем не было ни слуху ни духу. Если бы не Ода, я бы так и не узнал, что он вернулся.

-— Это с вами Ода? — Краешком глаза Тацуэ посмотрела на столик, за которым в одиночестве пребывал спутник Кидзу.— Почему вы его не привели с собой? Пригласите его к нам. Что он там один скучает! — сказала она.

— А ведь в самом деле! — засмеялся Кидзу и подал знак приятелю.

Ода перешел за их столик. Тацуэ сказала ему, что видела его в день открытых дверей в университете.

— О! А я вас и не заметил! — простодушно удивился Ода. Его непосредственность, близорукие глаза, внимательно смотревшие сквозь толстые стекла очков, короткий, сдержанный смех и вся его манера держаться сразу вызвали у Тацуэ симпатию.

— Что ж тут удивительного! — подхватил Кидзу.— Ведь Ода совершенно не замечает людей. Кроме вредителей риса, он ни на кого не обращает внимания. Вернее, всех, кого он видит, он принимает за вредителей рисовых полей.

— Ну, уж будет тебе!—добродушно остановил его Ода.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза