Лабиринт

Вытирая о салфетку кончики пальцев, влажные от локвы, Тацуэ думала о том, что в ее жизни еще не было такого случая, когда бы ей советовали что-нибудь сделать или что-нибудь приказывали, не подкрепляя этих предписаний именем отца. Нет, право же, ни разу с самого раннего детства не было таких случаев. Детские годы она провела в большом провинциальном городе, где отец был губернатором, а ей поэтому полагалось быть первой ученицей в классе, иметь безупречные манеры, отличаться аккуратностью — ни пятнышка не посадить на свои красивые кимоно — и водиться только с благовоспитанными девочками: в гости ее пускали лишь в избранные дома и, уж конечно, ей не дозволялось вволю полакомиться сластями, которыми ее там угощали. Эти требования были связаны с именем отца. Она была барышня, дочь губернатора, и это определяло все ее поведение, каждый ее шаг.

Тацуэ вспомнилось сейчас одно из происшествий ее детства. На пустыре, который примыкал к роще, окружавшей резиденцию губернатора, расположился бродячий цирк. Доносившиеся оттуда веселые, призывные звуки марша волновали сердце восьмилетней девочки и будили в нем непреодолимое искушение взглянуть на то, что происходит там, на пустыре. В школе подруги рассказывали ей о слонах, медведях, кенгуру, о длинноруких обезьянах — гиббонах. Захлебываясь от удовольствия, они рассказывали о танцах лилипутов, о жонглерах, канатоходцах. Но для губернаторской семьи подобные зрелища считались вульгарными. Раза два маленькая Тацуэ пробовала просить родителей, чтобы ее сводили в цирк, но в ответ получила такую отповедь, что больше об этом и не заикалась. Зато про себя упрямая девочка решила: «Раз так — пойду без спросу!» В одно прекрасное утро она выскользнула из дому, незаметно шмыгнула за ворота и, пройдя сосновую рощицу, с пригорка увидела внизу, в лощине, балаган. Густая трава вокруг него была истоптана, повсюду валялся мусор — следы недавней ярмарки. Вблизи балаган разочаровал девочку. При ярком свете летнего солнца он казался очень убогим. Грязные рогожи и старая мешковина, которыми он был обтянут, огромные дыры, через которые виднелись столбы и перекладины его остова,— все это наводило уныние. Кругом стояла подозрительная тишина, нигде не было ни души, и Тацуэ даже почувствовала некоторую робость. Она не знала, что по воскресным дням так рано представления не начинаются. Глядя на балаган, Тацуэ не могла себе представить, чтобы в этом уродливом сарае были сокрыты те поразительные чудеса, о которых с восторгом рассказывали ее подруги. И все же пунцовое атласное полотнище, на котором крупными золотыми буквами было вышито название цирковой труппы, и чуть колыхавшиеся на веревках, натянутых между соснами, разноцветные флажки всех наций таили в себе что-то загадочное, заманчивое, влекущее. Тацуэ медленно приближалась к балагану, пересекая поле, замусоренное конфетными бумажками, пустыми кулечками, окурками. Вдруг раздался страшный рев, до глубины души потрясший девочку. Ревел не то лев, не то тигр. Девочка замерла, с ужасом ожидая, что сейчас грозный рык повторится. И тут вдруг отдернулась старенькая оранжевая занавеска, закрывавшая вход в балаган, и из-за нее выглянуло пухлое, густо набеленное женское лицо.

— О, какая очаровательная девочка! — сиплым голосом воскликнула женщина.

Над левым глазом у нее, точно почтовая марка, был наклеен четырехугольный кусок черного пластыря от головной боли, и глаз этот смеялся. Такой же белой и пухлой, как ее лицо, рукой женщина поманила к себе Тацуэ. Но Тацуэ неподвижно стояла в плетеных своих сандаликах с красными шнурочками, не решаясь приблизиться к незнакомке. Вместе с тем и убегать она не собиралась. Ведь там, должно быть, много интересного. Пока она колебалась, из-за занавески, словно оттолкнув женщину, выскочил стройный юноша. Не успела Тацуэ опомниться, как он подскочил к ней, схватил ее и легко, как бабочку, подбросил кверху. Девочка отчаянно закричала и стала вырываться из его рук, но он прижался щекой к ее лицу и шепотом ласково спросил, не хочет ли она покататься на слоне. От него пахло конюшней, но он смотрел на нее такими добрыми, такими красивыми темно-карими глазами, что девочка перестала бояться. Юноша опустил ее на траву. На нем была голубая в белую поперечную полоску щегольская рубашка, стянутая кожаным поясом, за который был засунут хлыст. Вытащив его, он несколько раз громко им щелкнул. По правде говоря, было страшновато, и все же, предложи он ей сесть с ним на слона, она, пожалуй, согласилась бы. Из-за балагана показался старик с вязанкой дров. Сбросив их у глинобитной изгороди, где он собирался развести огонь для приготовления завтрака, старик обернулся и увидел девочку.

— Э, да ведь это дочка губернатора! Я ее видел в их саду,— сказал он и подмигнул набеленной пухлой женщине своими черными, как уголь, глазами, которые удивительно молодо блестели на его морщинистом лице. Женщина тоже забеспокоилась и крикнула:

— Сабутян, брось дурить! Греха потом не оберемся!