Лабиринт

— Доброе утро,— ответила мать, не поднимая головы от газеты, которую она читала, сидя у окна, выходившего в густой зеленый сад. Мать вставала рано, чтобы отправить в школу младшую дочь. К этому времени и отец уже бывал на ногах, но его сразу начинали осаждать посетители, и он редко завтракал вместе с семьей. Собственно говоря, Тацуэ подымалась не позже остальных, но если в половине восьмого ее не было за завтраком, мать выходила из себя. До половины восьмого она еще терпеливо ждала, но потом начинала гневаться, а к восьми уже просто зеленела от злости. Тацуэ это смешило. Какое значение имеют каких-то полчаса! Намазывая маслом принесенный Хацу подрумяненный ломтик хлеба, Тацуэ ждала: «Сейчас начнет!» Так ждут, когда вот-вот должен заговорить включенный радиоприемник. И действительно, молчание длилось недолго.

— Когда ты научишься раньше вставать? Ведь ты от этого будешь страдать всю жизнь,

— Я поздно легла.

— Значит, нужно ложиться вовремя. Я тебе не раз это говорила.

— Я пробовала ложиться и рано, но сразу заснуть все равно не могу. Я ведь не виновата, что не спится.

— Не нужно на ночь пить кофе. После такого крепкого кофе, какой вы пьете, никто не заснет.

Не удостоив ее ответом, Тацуэ не спеша доедала яйцо всмятку. Подобные диалоги происходили за завтраком три-четыре раза в неделю, с такой же регулярностью, с какой подавали у них за столом ревеневый мусс (мать обожала это блюдо, которым ее угостили однажды в доме одного иностранца в Каруидзава). Не успевала Тацуэ съесть и половины яйца, как госпожа Таруми начинала свои нотации. Дочери это уже давно надоело. И хотя ей не претил кисло-сладкий вкус мусса и нравился его цвет, она теперь не притрагивалась к этому кушанью. С видимым удовольствием она рассказала матери слышанную от кого-то занятную историю. В Лондоне, где фрукты дороги, во второразрядных пансионах на десерт неизменно подается кисель из ревеня, и лишь только он появляется на столе, из груди злосчастных обитателей пансиона вырывается дружный вздох: «Опять ревень!»

У матери задергалась бровь, и она нервно зашуршала газетой. Но решив обратить все в шутку, она сказала:

— У тебя какая-то невероятная страсть к фруктам.

Затем она поднялась, достала с верхней полки серванта вазу с фруктами и поставила перед дочерью:

— Попробуй этой локвы ¹⁷, она совсем свежая и очень вкусная.

Мать сегодня была настроена довольно благодушно. Да и вообще с тех пор, как две недели назад начался разговор о сватовстве Кунихико Инао, она заметно переменилась к дочери.

— Единственное, о чем сейчас мечтает отец, это выдать тебя за Инао. Ты ведь знаешь, какой он сдержанный, невозмутимый. А сейчас он буквально потерял покой, стал на себя не похож. Пора бы и тебе обо всем этом подумать.

— Я же вам обещала подумать — значит, подумаю.

По правде говоря, Тацуэ не очень утруждала себя размышлениями о новом сватовстве. Вернее, она старалась вообще не думать о нем. Как это бывало почти всегда в таких случаях, Кимико тут же начинала говорить о старшем брате Тацуэ, который своей опрометчивой женитьбой опозорил семью. Его пример приводился в назидание дочери. Молодой Таруми, получив назначение в шанхайское отделение банка, перед отъездом женился на некой танцовщице из дансинга, своей давнишней приятельнице, и увез ее с собой в Китай.

— Не понимаю, чем вы недовольны, мама?—возражала Тацуэ.— По-моему, брат сделал очень удачный выбор. Тэруко умна, красива, к тому же очень любит брата. На что туг жаловаться?

— Но ведь все знают, что она была на содержании у господина Танигути!—начинала бурно протестовать Кимико.

Танигути, коллега господина Таруми, депутат парламента, был известен не столько выступлениями на политическом поприще, сколько скандальными романами и распутством.

Слушая возражения матери, Тацуэ с трудом сдержим вала себя, чтобы не расхохотаться. Ее подкрашенные губы вздрагивали в чуть заметной усмешке. Любовница отца тоже была из дансинг-герлс. Но госпожа Кимико ничего не знала ни о ней, ни о прежних любовных связях мужа. Своего супруга она всегда считала не только выдающимся политическим деятелем, но и в высшей степени благородным человеком и прекрасным семьянином. Она гордилась им и была ему рабски предана.

— После позорной женитьбы твоего брата,— продолжала мать,— мы мечтаем только об одном: чтобы хоть ты сделала достойную партию. Ведь если ты сделаешь блестящий, очень блестящий выбор, все, кто перемывал нам косточки, кто смеялся, что наш сын якобы взял себе в жены отставную любовницу Танигути,— все они прикусят языки. Своим замужеством ты должна восстановить честь отца.

— Мне уже начинает казаться, что не я, а отец собирается вступить в брак.

— Что за вздор! Что это значит?

— Так. Ничего.