Лабиринт

Сёдзо ни разу еще не закурил, хотя у него теперь было достаточно сигарет, чтобы некоторое время не ограничивать себя. Ему Масуи милостиво разрешил курить у него в кабинете, но с тех пор как сигареты стали давать по карточкам, Сёдзо привык экономить. Зато он налег на бисквиты и, уписывая их, вспоминал деревенские лакомства жителей Кудзю: жареные каштаны и мороженый соевый творог, гречневые блины, сушеный папоротник, вяленую форель. Всю эту снедь доставляли старшему приказчику Якити из деревни, и особенно были хороши каштаны. Твердые, хрустящие, с желтоватым глянцевитым блеском, они казались не плодами с дерева, а скорее напоминали ракушки. Мальчиком Сёдзо любил их больше, чем сырые каштаны. Не сходящий до апреля снег, метровые сосульки, свисающие с крыш, необходимость даже летом надевать теплую одежду — все это делало для женщин семейства Канно горную деревушку, лежащую где-то на границе про-. винции Хиго, далеким, чужим и страшным уголком. Но как все это привлекало маленького Сёдзо своей загадочностью, как захватывали его рассказы приказчика Якити об охоте на медведей... А с каким удовольствием он впивался мальчишескими острыми зубами в крепкую сладковатую мякоть каштанов! Но, допив чай и покончив с бисквитом, он отмахнулся от детских воспоминаний, серьезные и невеселые мысли вновь овладели им.

— Тайфуны,— заговорил он снова,— как правило, обрушиваются прежде всего на остров Кюсю. Если предполагать, что американцы, которые уже включили Формозу в сферу своих воздушных налетов, будут продвигаться тем же путем, что и тайфуны, то Кудзю, несомненно, более безопасное убежище, чем наш городок Юки, который может оказаться на пути американцев. Правда, не знаю, может, сейчас в Кудзю положение изменилось, но в те времена, когда жив был еще старик Якити, там даже повивальной бабки и то не было.

— Ну, это как-нибудь можно будет уладить.

Итак, Сёдзо, не побоявшись, подобно любопытному ученику, забежать вперед, заставил наконец учителя ответить ему — ведь это и был косвенный ответ на тот вопрос, который он поставил в лоб, заговорив о показаниях летчиков Дулиттла. Во всяком случае ясно было, что и Масуи считает крах неизбежным. Финансист замолчал, показывая, что больше не намерен говорить о Кудзю, и посмотрел на часы, стоявшие на столе. Стрелки на светящемся циферблате этих часов, которые каждое утро будили его еще затемно, образовали прямую линию: одна указывала на цифру 4, а другая на цифру 10. До назначенной конфиденциальной встречи оставалось десять минут. Масуи перевел взгляд на Сёдзо и тоном увещевания сказал:

— Я хотел при случае еще раз сказать тебе...

— О чем?

— О том, что при сложившейся обстановке и для тебя самого было бы наиболее разумным значиться хотя бы формально в списках служащих одного из моих предприятий. Как ты считаешь?

— Я ведь однажды уже отказался от этого.

— Все зависит от обстоятельств. Иногда не вредно и передумать.

— Я понимаю это. Конечно, я сам себе причиняю вред в данном случае. И я ценю вашу доброту, вы заботитесь о моей же пользе. Но прошу вас, позвольте мне остаться при своем решении. Я человек слабохарактерный и нерешительный— отсюда и все мои неудачи. Но это свое решение я не хочу менять. Марико понимает меня и согласна со мной.

При упоминании о жене что-то кольнуло у него в груди. Когда он заговорил об этом с Марико, она его слушала, опустив свое овальное личико, и молча кивала головой, потом медленно подняла на мужа голубые глаза, и они были полны слез. Сёдзо, конечно, понимал противоречие между своим отказом от предложения Масуи и тем, что он всего лишь час назад спокойно уложил в чемодан целый ворох подаренных ему вещей. Отчасти, может быть, именно эта уступка и заставляла его упорствовать в более важном вопросе.

Масуи еще раз взглянул на часы. На разговор о том, сделать ли свою любимую племянницу вдовой или сохранить ей мужа, сделать ли сиротой того, кто должен был вскоре родиться, или не лишать его отца, потребовалось только семь минут. Но все эти семь минут Масуи, несомненно, думал о судьбе Марико. И, очевидно, только о ней. Может быть, в своих мыслях он и не дошел до признания глубокой связи между его деятельностью и тем обстоятельством, что к огромной толпе вдов, которую уже породила война, прибавится и его племянница, а огромное число сирот увеличится еще на одного ребенка, который будет для него почти внуком. Но нужно ли говорить, что такого вывода он не сделал отнюдь не из-за того, что ему некогда было поразмыслить.

— Ну что ж! — Масуи поднялся с кресла. Он даже не был рассержен отказом Сёдзо. Скорее, на лице его было откровенно написано, что он считает своего зятя глупцом. Он снял халат и положил его снова на кровать. Он не поленился при этом сложить рукава так, как было заведено, и не забыл, конечно, поручить Сёдзо передать привет дядюшке Ёсисуке. Сёдзо подошел к двери, взялся за ручку. Масуи смотрел ему вслед, видел его стройную фигуру в черном костюме, его сильную, красивой формы шею. Несомненно, он вспомнил своего друга и земляка — ведь