Лабиринт

В разговорах с Сано мы в общих, отвлеченных выражениях касались таких тем, но я не помню, чтобы мы когда-нибудь говорили об этом откровенно. Сано не скрывал, что в связи со своими церковными делами он поддерживает с девушками из верующих семейств дружеские отношения, совсем не похожие на те, какие существуют у молодежи в нашей среде. Если бы я стал его расспрашивать, он, несомненно, рассказал бы и больше. Но сам он не обнаруживал желания рассказывать, я тоже особенно не расспрашивал, а о Раку я молчал не только из-за того, что стыдился. У нас с ним словно было молчаливое соглашение не вести разговоров, напоминающих бесстыдную болтовню наших товарищей по общежитию. Внутренний протест и отвращение к тем непристойностям, которые мы слышали в общежитии, и меня самого сделали пуританином. Если поразмыслить, то можно сказать, что именно война принесла эту распущенность и бесстыдство. Все начали пьянствовать. Некоторые являлись в класс с красными пьяными физиономиями. Они ни о чем не думали, ничего не читали. Если изредка кто-нибудь и появлялся с книгой в руках, то это было произведение Гитлера «Моя борьба» или что-либо подобное. И образ мыслей у них был нацистский: вместо всяких разумных объяснений они предпочитали дать крепкий пинок. И между собой у них были страшные драки. А с каким бесстыдством они говорили о порнографической литературе, называя ее «клубничкой», или о публичном доме в переулке позади вокзала, который на их языке именовался «осажденная крепость». Это условное название они заимствовали из истории кампании 1878 года, исход которой решал захват крепости Кумамото. Группа шалопаев, бражничавшая с майором — руководителем военной подготовки, называла себя «лигой священного ветра», и на тех, кто не пьянствовал с ними и не посещал «осажденной крепости», смотрели как на своих врагов. Сано они открыто ругали: «Ясо, мисо, кусо» ¹⁹⁹. Да, в университете, по крайней мере внешне, нет той дикости, которая царила в Пятом колледже в Кумамото. Но здесь мы будто зайцы, взятые на прицел. Нам не дадут окончить университет. Когда же начнется массовая охота на нас? Через год, через полгода, через три месяца? Видимо, как только начнется война с Америкой. Во всяком случае, все формальности, которые потребуются для отправки на фронт, мной уже выполнены.

Август 1941 года.

Мне удалось повидать господина Канно благодаря сбору резервистов. Как только я узнал, что предполагается сбор, я все ждал, не приедет ли он сюда. В таких случаях очень удобны те органы разведки, которые существуют в наших домах, как у воюющих государств. Уже в день приезда господина Канно мне было известно все, вплоть до того, с каким поездом он приехал, какой на нем костюм, в новой ли он шляпе или в старой и так далее. Из тех же источников я узнал, что уже завтра он уезжает, и поэтому мне нельзя было упустить сегодняшний день. Я тщательно обдумал, как связаться с ним. Местом встречи я избрал «Журавлиную шею», а встречу назначил на раннее утро. Господин Канно пришел. Уже одно это было хорошо.

Прежде всего я сказал ему, что не подал прошения об отсрочке призыва. Я сказал ему, что для меня это первый шаг к самоосвобождению, к независимости, что это месть самому себе за то, что с детских лет я слепо следовал наставлениям своих близких, месть за собственную слабость, избалованность, отсутствие воли. Я сказал ему, что одновременно это и избавление от пут, которыми незаметно для себя я до сих пор был связан. Я рассказал также о жалобах и проклятиях тех женщин, которых я встретил вечером на морском берегу два года назад. Сколько я ни думал о негодовании этих женщин, оно всегда казалось мне справедливым. Уже из-за одного этого я должен отказаться от такой привилегии, как отсрочка. Однако господин Канно не согласился со мной, хотя и по другим мотивам, чем Сано. Он пожалел о том, что я сгоряча поторопился, и посоветовал мне признаться отцу и братьям, что я не оформил отсрочки. Пока еще наверняка не поздно что-то предпринять. Нет нужды торопиться умереть. Стремление все искупить Смертью — самое дурное свойство японцев.

Эти его слова попали в самую точку. Действительно, я пытаюсь сделать смерть своей избавительницей. У меня не хватает мужества на самоубийство, и я рассчитываю на вражескую пулю. И военная муштра в университете, и изматывающее нервы ожидание, когда тебя призовут, и собственный характер, с которым не можешь сладить, и страстная любовь к Раку — достаточно одного выстрела, и ничего этого не будет. Свою смерть я собираюсь сделать искупительной жертвой по отношению к тем двум женщинам, которые проклинали нашу семью, и местью родным за их любовь, которая всегда меня сковывала. Я не умел дать этой любви отпор и, окруженный ею, стал паинькой. Если бы такой человек, как я, мог посмотреть на себя со стороны, он, вероятно, почувствовал бы к себе глубокое презрение.