Лабиринт

— Так легко нас нельзя победить. Пусть нам сейчас и приходится терпеть воздушные налеты, но, если мы будем стойко держаться до конца, мы непременно победим. В этом уверена вся наша молодежь, и мой отец тоже говорит, что, если мы не потеряем решимости погибнуть всем до единого, но не сдаться, то мы найдем способ одолеть врага.

— Ну, если так, то конечно!

— Однако Масуи заявляет, что в любом случае от меня никакой пользы нет. Он говорит, можешь ехать в Каруидзава или в любое другое место, куда тебе заблагорассудится. Можно подумать, что он просто гонит меня. У него одно на уме — работа да работа, а я для него только помеха.

Однако, несмотря на свое недовольство мужем, настаивающим на ее эвакуации, и решимость «погибнуть всем до единого», Мацуко уже подготовилась к эвакуации, и все необходимое было отправлено на место. Со стороны Мацуко это не было ни хитростью, ни обманом. Будучи довольно ограниченной женщиной, она просто не чувствовала в этом никакого противоречия. Ее удивительное недомыслие было чем-то похоже на недомыслие Миоко, которая просто не понимала, что в отношениях с мужчиной может быть что-то другое, кроме животной страсти.

Миоко весьма рассеянно слушала то, что говорила ее соседка Мацуко. Ей было абсолютно безразлично, упадут ли вражеские бомбы, как боялась Таэко, на район Фудзи-митё или будут сброшены безошибочно, прямо на военное училище. Ни то, ни другое не могло помешать ее сегодняшнему свиданию. В ней поднималась горячая волна страсти. Именно в такие минуты в ее благородном и удивительно край сивом лице внезапно появлялось что-то наглое и развратное.

— Как теперь рано темнеет! —словно про себя сказала Миоко, приблизив чуть порозовевшее лицо к окну. С одной стороны горизонта наползала серая холодная туча, оттенявшая яркую лазурь другой половины неба. Зимой по вечерам всегда так: только что было совсем светло, и вдруг внезапно наступает ночь. Улицы темные, нет света и в домах. Из-за светомаскировки все погружалось в первозданную тьму; тьма еще больше возбуждала Миоко. Ясуо свободно и дерзко, как привыкший к темноте варвар, входит в ее погруженную в мрак комнату. Муж никогда раньше двенадцати домой не возвращается.

Машина подъехала к старинным, крепостного типа во* ротам усадьбы Ато на Кохината-дай. Миоко поблагодарила Мацуко и снова пожаловалась на темноту, которая ужасно ее гнетет.

— Не знаю, как вам, но мне очень хочется хотя бы на один вечер всюду зажечь яркий свет, как в прежние времена

Когда заходила речь о заключительном спектакле Но на сцене в Сомэи, перед глазами Мандзабуро всегда вста-вал куст дикого чая, который рос у большого колодца возле чайной и бывал в это время в полном цвету. В саду против окон парадной гостиной Мунэмити Эдзима, почти у самого дома тоже рос такой же куст, осыпанный белыми цветами, но у Мандзабуро ежегодные заключительные спектакли в Сомэи почему-то ассоциировались именно с тем кустом у придорожной чайной.

В тот день, когда Мандзабуро сошел на остановке Комагомэ, он только и думал, что об этих цветах. Расцвели ли они уже? В брюках из грубой черной чесучи, но зато в щегольском капюшоне из плотного фиолетового шелка он один шел по дороге в Сомэи. Приехавшему вместе с ним ученику (который жил у него в доме и которого стало трудно использовать на детских ролях, так как у него ломался голос) он велел проехать остановкой дальше, чтобы тот взял в храме охранительный талисман бодисатвы Дзидзо — исцелителя всех печалей.

На кусте дикого чая у чайной из густой темной листвы проглядывали белые набухшие бутоны. Возле чайной царило оживление: висели национальные флаги, расхаживали люди в хаки и женщины — члены Женского союза национальной обороны — с лентами через плечо,— в этот день было погребение урн с прахом героев, павших в боях. Мандзабуро почему-то вдруг вспомнил, что когда-то на месте насоса, стоявшего под деревом, был колодец с воротом и рабочие в кимоно с гербами цветочного магазина спускали в него на толстом канате ведра. Нахлынувшие воспоминания заставили забыть его обо всем. В те времена из их дома на Умая-баси он приезжал сюда на рикше. Улица, вдоль которой тянулись плантации большого цветочного хозяйства и крытые соломой крестьянские домишки, для Мандзабуро, родившегося в районе Асакуса, была дорогой, ведущей к кладбищу, и он не любил и боялся ее. Постепенно эти места превратились в тихий жилой район, и за долгие годы он свыкся с ними. Десять лет назад раз в неделю бывали репетиции в Сомэи. Потом, когда они стали проводиться один раз в месяц, назначенный для них день никогда не нарушался даже в связи с войной. Но в этом году репетиции были прекращены. Отменен был и традиционный заключительный спектакль, устраиваемый обычно двадцать пятого декабря. Мало того, что все кончилось. Сегодня он ехал прощаться. Сегодня он расставался с тем, кто был его другом детства, учеником, господином и неизменным покровителем.