Лабиринт

Таруми опустил руки. Это было знаком, что аудиенция окончена. Беседа их длилась меньше десяти минут, но за это время ему уже несколько раз звонили из партийного центра, а в обеих гостиных ждали еще посетители. Об этом свидетельствовали и два автомобиля, стоявшие у ворот. Таруми сегодня с самого раннего утра связался со своими друзьями и политическими единомышленниками и был прекрасно обо всем осведомлен. Но он делал вид, будто ничего не случилось, что он и не слышал о кровавом злодеянии, которое заставило его прервать поездку и вернуться в Токио.

— Не тревожься, все будет в порядке! — хладнокровно сказал он на прощанье и, поднявшись с узорчатого дзабутона, надел верхнее кимоно. Таруми ни при каких обстоятельствах не терял самообладания. Спокойствие, уверенность в себе, решительность были его отличительными свойствами. С завидным хладнокровием держался он и сейчас. Правда, во всем его поведении Сёдзо всегда чувствовал что-то неестественное, напускное. И все же он невольно отдавал должное артистическим способностям этого мистификатора. Но сейчас невозмутимый тон Таруми вызвал в нем только раздражение. Они проходили по галерее, соединявшей чайный павильон с домом. С обеих сторон ее обступали заиндевелые деревья. Таруми шел впереди.

Кряжистый, грузный, он шагал твердо, уверенно и удивительно легко. Его стриженные ежиком волосы с сильной проседью были густы, как у юноши, голова была слишком большая, и затылок казался каким-то стесанным. Глядя на этот затылок и негнущуюся бычью шею, на широкие массивные плечи Таруми, Сёдзо все сильнее раздражался.

Вспыхнувшая смута была направлена против политических партий и парламентской системы. Для деятелей типа Таруми, лидера партии и поборника парламентаризма, создавшаяся обстановка легко могла стать роковой. Однако он ни на йоту не изменил своего обычного поведения. В разговоре с Сёдзо он ни словом не обмолвился о событиях, взбудораживших весь город, но, конечно, именно эти события и были главной темой его бесед с посетителями, примчавшимися к нему сегодня с утра. И это вовсе не потому, что он не придавал значения случившемуся. И дело здесь было вовсе не в его хваленой выдержке и даже не в том, что он «играл роль», ибо это стало уже для него органической потребностью. Нет, Сёдзо понимал, что Таруми умышленно подчеркивал свое пренебрежительное отношение к нему, считая его мальчишкой, с которым ему не к лицу вести разговор на столь серьезную тему.

Сёдзо вполне допускал, что Таруми нарочно улизнул в Осака как раз накануне кровавых событий и что его выражение «посмотрим, как сложится обстановка» относилось не столько к аресту Киити, сколько именно к этим событиям. Если они будут развиваться и военные круги отважатся на переворот, то еще неизвестно, удастся ли обычным путем добраться до Кюсю.

Сёдзо почему-то никак не мог отвести взгляда от толстой и красной шеи Таруми; ее жирные складки, напоминавшие сосиски, нависали на ворот плотно запахнутого кимоно. «Интересно, сохранил бы он свой невозмутимо спокойный вид, если бы вокруг этой шеи обвилась веревка?»— промелькнуло вдруг в голове Сёдзо. Странно, но эта мысль не оставляла его, пока они шли по галерее и по коридору особняка до поворота в другое крыло дома, где находилась европейская гостиная; ему даже начинало мерещиться, будто он видит, как петля охватывает шею Таруми.

— Выпей-ка чаю,— вместо того чтобы попрощаться, проговорил Таруми, обернувшись к Сёдзо; он увидел шедшую по коридору горничную с подносом и окликнул ее: — Подойдите-ка сюда!

Но прежде, чем служанка успела подойти, открылась дверь столовой и на пороге показалась Кимико, по-видимому услышавшая зычный и властный голос мужа.

— Вы уже успели поговорить? — спросила она, кланяясь гостю.— Какой ужас творится, Сёдзо-сан! А тут еще эта история с вашим уважаемым братом!