Лабиринт Мечтающих Книг

Только теперь я понял, какой незначительной была моя собственная печаль по сравнению с той, которую испытывала ужаска. Она бросилась в эту работу, чтобы не впасть в отчаяние, чтобы не потерять рассудок. Вся ее жизнь внезапно раскололась.

— Я должна все урегулировать, все упорядочить, все! — объявила она сумбурно. — Книги, наследство, документы, налоги, погребение. Я должна провести инвентаризацию! Обязательно! Все переписать. Все переставить. Все внести в каталог. Установить новые цены! Я впишу новые цены в книги, а старые сотру. Все должно быть приведено в порядок.

Она подошла к другому стеллажу.

— Три мозга! Неудивительно, что во всем здесь такой хаос! Это был безумец! Он посыпал яйца, которые ел за завтраком, сахаром, добавлял в кофе соль, чистил зубы мылом. Ему было все равно, если только при этом своим тройным мозгом он мог решить какое-то запутанное уравнение с сотней неизвестных. Жить с умалишенным непросто. О, нет! Почти так же, как с тремя сумасшедшими близнецами. Если он один идет в магазин, то возвращается назад, купив целый мешок корма для птиц и сорок трусов — вместо молока и хлеба! При этом у него не было птиц, и он никогда не носил трусов! — Инацея бросила стопку книг на пол и зашлась жутким хохотом. — Я обо все должна была заботиться сама. Обо всем! В самый разгар работы он бы умер с голоду. Или зимой замерз бы, потому что забывал подбросить дров в камин. И что же мне теперь делать, если мне больше не о ком заботиться? Зачем мне жизнь без Хахмеда? — Она бессмысленно переставляла книги с одной полки на другую, постоянно бормоча себе под нос. — Я проведу инвентаризацию. Да! Я сделаю это! Инвентаризацию…

— Я тебе помогу, — сказал я беспомощно. — Я помогу тебе с погребением и…

Инацея дернулась, сразу оборвала свое бормотание и на пару мгновений застыла и замолчала, будто внезапно превратилась в камень. Наконец она очень медленно повернулась ко мне со странным взглядом, который меня страшно напугал, и сказала ледяным прозрачным голосом:

— Нет, спасибо, Хильдегунст. Он бы этого не одобрил. Я обо всем позабочусь сама. Это его последняя воля. Мы долго об этом говорили.

— Тогда скажи, чем бы я мог помочь, — сказал я. — Я в самом деле понятия не имею, что должен сделать в этой ситуации. Мне совершенно не хотелось бы показаться назойливым.

— Пойми меня, пожалуйста, правильно, — сказала ужаска. — Я действительно ценю твое участие и благодарна тебе за это. Но сейчас ты вряд ли сможешь мне помочь. Мне не требуется никакая помощь. Мы, ужаски, иначе воспринимаем трагические ситуации. Поверь мне: тебе совершенно не нужно знать, что я буду делать, когда ты оставишь меня с Кибитцером наедине. Это скорбь ужаски, понимаешь?

Я кивнул, хотя, разумеется, вообще ничего не понял.

— Кибитцер знал это, — сказала она с печальной улыбкой. — Поэтому он распорядился, чтобы я сама занималась организацией погребения и наследством. Я все улажу. Я также займусь завещанными тебе письмами и отнесу их на почту.

— Как тебе будет угодно, — ответил я. Честно говоря, я почувствовал некоторое облегчение от того, как решительно Инацея справлялась с ситуацией. В течение одной секунды она вновь взяла себя в руки. Скорбь ужаски! Ну, хорошо. Сейчас я тоже предпочел бы остаться в одиночестве.

— Я предлагаю, — сказала Инацея, — встретиться завтра в это же время. До этого я сделаю все самое неприятное. А потом я хотела бы выполнить одно пожелание Кибитцера. А именно — он просил меня на следующий день после его смерти сходить с тобой в театр.

— В театр? — переспросил я озадаченно.

Инацея кивнула. — В совершенно особый театр. Который Кибитцер любил больше всего… Он считал, что ты обязательно должен это увидеть. И так как он сам завтра не сможет этого сделать…

— Я понимаю, — ответил я быстро. — Конечно, мы обязательно пойдем. Где мы встретимся?

— Ты знаешь Площадь Революции? Где они сожгли Наборика Бигозу? Букваримика?

— Да, я знаю, где это, — ответил я.

— Хорошо, — сказала Инацея, — тогда встретимся там. — Она посмотрела вокруг и потерла руки. — Теперь давай-ка… — Ужаска вновь начала переставлять книги и вести себя так, как будто меня здесь не было вовсе.

И я тихо выскользнул из лавки.

Засохшие лавровые ягоды