Лабиринт мертвеца

Я отвлеклась от «Книжной летописи Кёнигсберга» и зашла в общий чатик. Рассказала всем о подмеченной странности.

«Книга старая, – ответил Гаммер, – но в библиотеку могла поступить недавно. Вот карточка и белая».

«Не могла!»

«Почему?»

Я напомнила Гаммеру, что библиотека списывает по несколько тысяч ветхих изданий не для того, чтобы взамен их ставить другие ветхие издания с наполовину оторванными корешками, чернильными пятнами и карандашными рисунками на страницах. В прошлом годуя видела старичка, который на тележке прикатил на Бородинскую гору растрёпанных книг. Побоялся, что после его смерти они отправятся на помойку, и подарил их библиотеке. А там на каждом втором томике – грибок и мышиный помёт. Старичка поблагодарили, а от его подарка избавились. Не отобрали себе ни единого экземпляра.

«Понимаешь?»

«Значит, карточка „Оцеолы” была древняя, – написал Гаммер. – За шестьдесят лет истрепалась, и её заменили новой».

«Да, наверное, ты прав».

«А остальные?»

«Что?»

«Остальные книги Смирнова. У них какие карточки?»

Я пообещала Людмиле Степановне ничего не напутать и один за другим выдвинула ящички картотеки: «ГР – ГЯ» для Грина, «КОН – КРУН» для Конрада, «РОЗ – РЯ» для Ружа, «X, Ц» для Хилтона и «Ч» для Честертона. С каждой найденной карточкой волнение усиливалось, хотя я толком не понимала, к чему ведёт моё очередное открытие. Все каталожные карточки – вне зависимости от возраста самих книг – оказались белоснежными, то есть новенькими! Без сомнений, томики Смирнова попали в библиотеку недавно. Я порывалась спросить Людмилу Степановну, как такое возможно, но побоялась привлечь внимание к своим экземплярам. Людмила Степановна пришла бы в ужас, увидев «Оцеолу», захотела бы скорее отправить его в макулатуру. Да и что бы она сказала? За всеми поступлениями не уследить.

Вечером наш детективный отдел собрался в штаб-квартире. Обсуждение белых карточек ни к чему не привело, и мы сели играть в «Гномов». Неплохо провели время, только Глеб ушёл рано, а втроём строить тоннели и охотиться за золотыми самородками было не так весело.

На весенних каникулах мы почти не вспоминали про «я таджика» и его загадки, больше занимались уроками. До экзаменов оставалось полтора месяца. А Глеб пропал. То есть поначалу он действительно пропал, Настя не знала, куда он подевался, и мы ходили стучаться к нему в дом. Потом Глеб написал, что улетел в Петербург навестить маму, там заболел и вынужденно задержался. У него заподозрили коронавирус, и мы, в общем-то, не удивились, но было немножко странно, что он умчался в Петербург, не предупредив Настю, с которой вроде бы как встречался.

В пандемию второй экзамен по выбору отменили, но я не слишком радовалась – заниматься математикой было невыносимо скучно. Не помогали даже шуточки Гаммера. По вечерам я бросала взгляд на «Потерянный горизонт» – последнюю из книг Смирнова. Смотрела на простенький переплёт с красными полосами огня, золотой рамочкой и золотой надписью «Для кого открываются врата Шангри-ла?». В середине апреля стала брать Хилтона с собой, носила его повсюду и по возможности прочитывала парочку страничек. Книжка вышла в две тысячи седьмом году, но текст в ней был серенький, плохо пропечатанный. Мама как-то за ужином увидела у меня Хилтона и удивилась. Сказала, что слышала о нём в студенческие годы, когда все увлекались эзотерикой, поисками Шамбалы и прочим колдовством. Папа в ответ признался, что и сам лет тридцать назад, то есть примерно в моём возрасте, прочитал «Потерянный горизонт». Тогда авторов вроде Хилтона у нас не публиковали, и папа довольствовался любительским переводом в самодельном экземпляре, отпечатанном на пишущей машинке. Развеселившись, папа полистал книжку и освежил в памяти приключения Конвэя Великолепного.

Папа вообще выглядел очень уж довольным и после ужина по секрету признался мне, что удачно перепродал коллекцию одного филокартиста из Москвы. Тот долгие годы собирал французские «открытки для покойников», а теперь устал от них и решил подыскать себе другую тему В начале прошлого века во Франции было принято оставлять на могиле своих родственников небольшое послание, но прийти не у всех получалось, и французы придумали отправлять на кладбище открытки – письмо на тот свет. На могилах появились специальные почтовые ящички, и к ним ходил настоящий почтальон. Если открыток собиралось много, кто-нибудь из родни забирал их в семейный архив. Сейчас такие карточки считались редкостью, и папа легко нашёл покупателя в Париже. Я удивилась, почему папа вдруг сделал из этого тайну, а он сказал, что полученные деньги отложил на подарок маме и ко дню рождения закажет ей новенький холодильник.

– О! – воскликнула я.