Лабиринты отражённых реальностей

Подобных примеров множество. Крайне странная история произошла, когда я, уже осведомленный о необычных превращениях эффекта Манделы, проверял изменения в фильме российского режиссера Владимира Меньшова «Любовь и голуби». Прослушиваю в Интернете диалог героинь Людмилы Гурченко и Нины Дорошиной с запоминающейся фразой «Кака любовь? — Така любовь». Все правильно, сейчас она звучит именно так, а не как указывают бывалые киноманы — «Кака-така любовь? — Обыкновенна». Вдруг среди кинороликов обнаруживаю один, где это высказывание звучит по-прежнему. Да и сами актрисы выглядят немного иначе, непривычно как-то. Иная мимика, иные жесты. Пока изучал другие варианты, данный ролик просто пропал. Ни в поисковом ряду, ни в истории просмотров, вообще нигде его найти не смог. Словно и не было вовсе.

Могу припомнить также десяток других случаев из личной жизни, где фиксировал явные изменения в, казалось бы, уже знакомой обстановке, выглядевшие так, словно они пребывали в данном виде всегда.

Об аналогичном эффекте сообщал и психиатр Карл Густав Юнг в уже цитируемой здесь библиографической работе «Воспоминания, сновидения, размышления».

«Когда я впервые посетил Равенну в 1914 году, гробница Галлы Плацидии уже тогда произвела на меня глубокое впечатление — казалось, она удивительным образом притягивала меня. 20 лет спустя я снова испытал это необыкновенное чувство. Я пошел туда с одной знакомой дамой, и по выходе мы сразу попали в баптистерий.

Первое, что меня потрясло, это мягкий голубой свет, который заливал все помещение. Но я не воспринимал его как некое чудо, не пытался понять, где его источник, почему-то это не имело для меня значения. Тем не менее я был удивлен, что на месте окон, которые я еще помнил, теперь располагались четыре огромные необычайно красивые мозаичные фрески. Но я решил, что просто забыл о них, и даже слегка огорчился, что память моя оказалась столь ненадежной. Мозаика на южной стене представляла крещение в Иордане, вторая на северной — переход детей Израилевых через Красное море; третья, восточная, в моей памяти не сохранилась. Возможно, она изображала Неемана, очищающегося от проказы в Иордане — этот сюжет я хорошо знал по библейским гравюрам Мериана. Но самой необычной оказалась последняя, четвертая мозаика на западной стене баптистерия. На ней был Христос, протягивающий руку тонущему Петру. Мы стояли перед ней минут двадцать и спорили о таинстве крещения, об изначальном обряде инициации, который таил в себе реальную возможность смерти. Инициация действительно представляла опасность для жизни, включая в себе архетипическую идею о смерти и возрождении. И крещение изначально было реальным «утоплением», когда возможно было по меньшей мере захлебнуться.