Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя

О том, что эти письма с сочувствием и признательностью в адрес Лагарпа находили живой отклик в его сердце, свидетельствуют такие строки из его письма к Штапферу от 18 апреля 1826 года: «Я получил от матери, вдовы и брата моего друга трогательные письма, предназначенные меня утешить и укрепить. Ни минуты я не сомневаюсь в искренности этих двух братьев, которые оспаривали друг у друга право на большее великодушие, какого не знала еще история. То, что мне написал тот из них, кто отрекся, полностью совпадает с тем, что я думал. У него благородный характер, который часто упрекали в излишней живости, и честная душа. Относительно же того, кто заступил на его место, у меня самые хорошие ожидания – но какой жестокий жребий ждет его! И какая трудная работа!»

Всем своим многочисленным друзьям Лагарп рисовал в письмах схожую картину личности и царствования Александра I. В его изображении это был монарх с либеральными принципами, но страдавший от своего окружения, в особенности от собственных министров (за исключением Каподистрии), а также от держав-союзников, ревниво воспринявших его возвышение в 1814 году, которые заставили его потерять из виду главные собственные интересы (проведение коренных реформ в России) и вовлекли в конфликты, чуждые его «миротворческому духу», а затем в «крестовый поход» против революций, ложные цели чего он не смог распознать. Но за этими ошибками нельзя забывать и о замечательных начинаниях Александра I: он не только значительно улучшил народное образование и систему управления в своем государстве, он также «разорвал цепи рабства в Эстляндии, Лифляндии и Курляндии, показав русскому дворянству, что ему нужно было бы сделать, но что оно пока отвергает. Он предоставил третьему сословию права покупать земли. Он основал школы, лицеи, университеты. Он даровал Польше представительную конституцию, объявив 27 марта 1818 года о намерении распространить подобное благодеяние на всю Россию»[458].

Конечно, последние годы царствования Александра I являли собой некоторую противоположность этим принципам, но «все заставляет меня верить, что это не продлилось бы долго», – заверял Лагарп д’Альберти (та самая речь Александра перед Варшавским сеймом в 1825 году, которую при жизни царя швейцарец воспринял с сомнением, теперь его в этом убеждает). Лагарпу кажется, что еще прошло слишком мало времени, чтобы потомство могло вынести окончательное суждение об Александре: «Не все фрагменты еще перед глазами».

Именно поэтому Лагарп с таким рвением приступает к подготовке издания своей корреспонденции с царем. Он очень надеется, что она внесет важный вклад, а быть может, и полностью изменит взгляд на Александра I со стороны будущих поколений, должна будет сохранить для них память о том лучшем Александре, с мыслями о котором постоянно жил его учитель.

«Среди его писем, находящихся у меня, есть достойные быть отлитыми в золоте, и я полагаю, что даже те письма, которые я ему адресовал, послужат для его высокой оценки, потому что человек, к которому отшельник, подобный мне, может обращаться с теми выражениями и тем языком, что было принято между нами, принадлежит, конечно, к самому первому разряду людей в своем роде, разряду, куда немногие попадают. Я уже занят и продолжаю заниматься этими бумагами, которые – я верю – появятся на свет тогда, когда сердце мое перестанет биться»[459].

Правда, на момент получения вестей о кончине Александра I в руках Лагарпа еще не было полного набора текстов: ведь подлинники его собственных писем находились в Петербурге, а многие копии оказались уничтоженными в те годы, когда швейцарец опасался полицейских преследований. Но помощь в восстановлении всего корпуса переписки неожиданно пришла из России. В июне 1826 года Николай I, разбирая бумаги покойного брата, обнаружил там оригиналы писем Лагарпа и сообщил через князя А.Н. Голицына, что намерен вернуть их автору. К маю 1827 года пересылку документов в Лозанну удалось осуществить по надежным дипломатическим каналам. Тем самым в 1827 году вся переписка с обеих сторон оказалась в доме Лагарпа в Лозанне. Благодаря этому он восстановил утраченные им ранее копии писем и смог продолжить работу по упорядочению и каталогизации корреспонденции одновременно с ее новым комментированием. Работа шла медленно: Лагарп сообщал, что ему мешала болезнь, но он не решался довериться переписчикам и надежно укрывал письма от посторонних глаз, «ибо в наши времена слишком велик интерес ко всему, что касается особ прославленных»[460].